Прощай, пасьянс
Шрифт:
Не Глафиру же пытать? Она в чем и разбирается, так только в своих горшках. Их-то она с закрытыми глазами отличит. Но надо отдать должное — хорошая у Финогеновых кухарка. Севастьяна, которая сейчас стояла возле окна и смотрела на утреннюю реку, прислушалась к себе и уловила урчание в животе. Этого еще не хватало!..
Она опустила руку в карман и вынула горстку леденцов. Подкинула на ладони, они запрыгали, закувыркались. Желтые, как морковка, красные, как малина, один черный, как спелая черемуха. Она чувствовала,
Разглядела.
Она кинула в рот красный леденчик, чтобы желудок не сердился, не урчал, как Гуань-цзы, когда разозлится, — кстати, ей надо оставить черный леденчик, кошка их любит. Она снова положила леденцы в карман юбки.
С леденцом за щекой Севастьяна пошла по коридору к той комнате, где воспитанницы учились шить меховые шкурки. Это были особо даровитые девочки. Их она не отправляла в красильную, где красили льняное полотно, которое тут же, в доме, ткали. Меху нужны нежные пальчики и сила в руке. Как для игры на клавикордах, пришло в голову сравнение, и Севастьяна снова увидела то ли Лизу, то ли Марию за инструментом.
В воспитательном доме до клавикордов дело пока не дошло, но при Федоре может такое случиться. А вот при Павле не до музыки, они с ним могут сами запеть, сев на воду с сухарями.
Они с ним… Они с ним… вертелось в голове, как скороговорка, и, слившись, слова образовали — да это же имя — Анисим!
Анисим! Севастьяна чуть не расхохоталась. Батюшки, да ведь у него же дом в лесу! Как раз в той стороне, куда вчера сквозь ночь укатил всадник с женщиной. Очень на него похоже. Если они с Павлом вместе приехали в Лальск…
Вот парочка, о которой стоит побеспокоиться, сказала себе Севастьяна. Да поскорее. Иначе…
Вспомнив об угрозе, которая может нависнуть — или уже нависла — над ее домом, она прибавила шагу. Угроза, казалось ей, носится в воздухе.
Севастьяна втянула в себя воздух, будто уже в коридоре могла уловить этот запах.
Пахло поджаренной к обеду рыбой.
Севастьяна открыла двери мастерской и увидела девочку, которая сейчас ей была нужна.
— Здравствуйте, девочки, здравствуй, Софьюшка.
Темноволосая девочка подняла глаза от работы — она сшивала тонкую беличью мездру — и улыбнулась.
— Здравствуйте.
Севастьяна наклонилась над ней.
— Как хорошо получается у тебя, Софьюшка. Как искусно, — хвалила она девочку. — Молодец! А что, не заходил ли к тебе добрый гость? — спросила она, пристально вглядываясь в нежные черты лица.
Есть в нем кое-что от лица Анисима. Только он в бороде, и трудно сказать, подбородок сердечком у Софьюшки от него или…
— Заходил…
— Подарки привез?
— Привез. Платье. И ботинки. — Она выставила ножку в коричневых
— Пообещал чего-то?
— Пообещал.
— Чего же он тебе пообещал?
— Он сказал, что это секрет.
— Да разве от меня бывают секреты? — Голос Севастьяны, когда она хотела, наполнялся елеем.
Девочка подняла на нее карие глаза. В них было столько искренней радости, что женщина не сомневалась — Софьюшка поделится с ней секретом.
— Радость удваивается, если ею поделишься с другим. Говори, не бойся. — Она вынула из кармана леденцы, снова заметила черный и кинула его обратно в карман. Остальные протянула ей. — Вот возьми-ка.
Глаза Софьюшки блеснули. Она любила леденчики.
— Он сказал, что у него скоро будет много денег и он меня заберет.
— Вот как? Это хорошо, когда много денег, — заметила Севастьяна. — С ними жизнь идет по-другому.
— Батюшка сказал, что нашел мне маму.
— Маму? — озадаченно переспросила Севастьяна. Вот так новость! — Кто же такая?
— Он сказал, что это пока тоже секрет. Он даже мне его не открыл.
— А он обещал ее показать? — подступила с другой стороны Севастьяна.
— Обещал.
Вот как? Значит, новая мама где-то здесь? Если бы она, допустим, ехала из Вятки или из самой Москвы, то он бы сказал дочери иначе. Мол, вот приедет…
— Хорошие вести, милая. — Севастьяна не лукавила. Для нее и впрямь эти вести хорошие. Они наведут ее на отгадку. — Хотя мне жалко будет с тобой расстаться.
Софьюшка раскинула руки и обняла Севастьяну.
— Мне тоже.
Севастьяна поцеловала ее в макушку.
Сердце билось тяжело, как будто не сердце вовсе, а кузнечный молот. Вот загадка так загадка. Совсем новая или все эти загадки, которые сейчас она отгадывает, одна к одной?
И у них одна большая и важная отгадка? Севастьяна пока не знала.
Убрав с лица девочки выбившуюся из-под платочка прядь, женщина вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Словно боялась спугнуть Софьюшку. Или отгадку, которая, как ей казалось, где-то рядом.
17
В трактире на пристани сидели двое и молчали. Мужчины уже много о чем поговорили, но, кажется, так и не сказали главного — не объявили друг другу ясно, без затей, для чего они явились на эту встречу. По реке за окном катились темные буруны, еще месяц-другой, и Лала переменится, покроется ледком, вначале совсем тонким и слабым. Казалось, сам Господь натягивает хрупкую пелену, а потом сам же и крушит ее — проверяет на крепость. Этот лед поползет по реке, он устремится туда, где столпятся битые льдины других рек, соединившись в глыбы, не желая расставаться вовек, делиться, и в конце концов ухнут в свинцовые объятия моря.