Прощай, пасьянс
Шрифт:
Анисим засмеялся:
— А ну если он уже зачат, наследник-то?
— Ты шутишь? — Павел замер в скрюченной позе, как парализованный. Он хотел положить ногу на ногу, но не успел и теперь сидел в растерянности.
— Шучу, — кивнул Анисим.
— Стращаешь меня. Нарочно. — Молодой человек опустил глаза и смотрел на дно стакана, на котором осели темные размокшие чаинки.
— Ну ладно, нечего печаль нагонять. Мы с тобой уяснили — у тебя есть свой интерес, а у меня — свой. Они сходятся. Значит, мы в деле нашем сойдемся. Теперь мне пора.
Анисим вспомнил о своем доме на заимке в лесу; на душе, пришлось ему признаться самому себе, потеплело. Там ждет его Анна.
— Ты все-таки опечалил меня своей шуткой, — не отставал от Анисима Павел.
— Да что ты? — бросил Анисим, он сам теперь думал только об Анне. Вернее, о ночи с ней. О том, какой сладкой будет и нынешняя, предстоящая ночь. Хорошо у них получается с Анной. Жарко… Ему нравилось, и, судя по всему, ей тоже. Иначе не застряла бы она у него в лесу так надолго.
— Хоть ты и говоришь, что пошутил, — не унимался Павел, — но теперь я ничего с собой поделать не смогу. Стану присматриваться к Марии.
— Интересно, а как ты их отличишь? Ты уж тогда к обеим присматривайся, — посоветовал Анисим.
— Смеешься, да? — В голосе Павла опять прорезалась злоба. А Анисиму сейчас хотелось неги и покоя. И потом, ему-то какая забота сестер отличить? Анна ему нужна и для этого дела тоже. Он с ней поиграет во всякие игры до тех самых пор, пока ему будет надо. Она ему не только поможет отличить Марию от Лизаветы, а сделает дело поважнее.
То, чего никто, кроме нее, не сумеет. При его надзоре и руководстве, разумеется.
— Как их сам Федор отличает? — Павел пожал плечами. — Я бы перепутал… И уестествлял обеих.
— Ты бы уж точно, — насмешливо кивнул Анисим. — Но не Федор.
— А что это ты о нем с таким почтением говоришь? Как будто не на него мы собрались пойти с вилами? — Уважительная интонация в голосе двоюродного брата задела Павла.
— Ой ли с вилами? Отчего ж не с рогатиной?
Павел уставился на него в изумлении.
— Знаешь?
— А то нет, что ли, — засмеялся Анисим. — Интересуешься, почему говорю про Федора так, как говорю? Это дело объяснимое: люблю иметь в противниках сильного человека.
Павел выдернул стакан из подстаканника и сдавил его рукой.
— Понятно.
Знал бы сейчас Анисим, как гулко бьется сердце Павла. Слабаком считает? Ладно, пускай, но он все равно не признается, почему подписал ту бумагу мадам Шер-Шальме. Не просто только по пьянке. Он знал, что деньги эти нужны тайному обществу поклонников Бонапарта. Того, в которого он влюбился без памяти, увидев его в соборе Парижской Богоматери. Они нужны были обществу, чтобы расплачиваться с теми, кто рисовал тайные планы Москвы, ее улиц и переулков, проходных дворов. Павел не знал, для чего именно нужны эти планы. Он готов был платить, но никак не думал, что мадам выставит его на такие большие деньги.
— Анисим, может, еще чаю? — Вспомнив о своей тайне, которая возвышала его над всеми, у кого ее не было, Павел помягчел. — Ты еще будешь чаю?
— Нет. Напился.
— Как хочешь. Я, пожалуй, возьму еще стаканчик. Эй, милый, с тремя сахарами! Да с медом! — крикнул он.
— Мозги не слипнутся? — заботливо спросил Анисим. — А то забудешь все на свете. Запомни, у тебя есть только один шанс, чтобы разжиться деньгами. Этот. Мои люди в нужных местах не вечны.
— Понял. Но, Анисим, зря беспокоишься. От сладкого чая да еще с медом мои мозги станут текучими, как сам мед. — Павел подмигнул Анисиму. Было видно, как переменилось его настроение. Что было тому причиной, он не понял, но считал, что разговор с ним принес ему облегчение.
— Ну, ну, желаю удачи. Ладно, прощай, пока, Павел. У меня есть дела. — Анисим взял свой малахай и вышел.
У него и впрямь было одно дело. Когда он думал о нем, то сердце его сладко ныло. Неужто он способен на это? А ну как и впрямь самого себя удивит?
Он шел по улице, ступая по замерзшей земле, рисовал себе немыслимую еще недавно картину. Семья. В ней Анна — женой, а Софьюшка — дочерью. Он говорил Анне, пока шуткой, мол, пошла бы на такое? Она ответила: «Когда стану твоей женой, тогда поговорим».
А что ему искать на старости лет? Искать. Да кого искать-то? Не искать, мужицкая башка, надо, а выбирать, говорил он себе. Вон их сколько, разных женщин. Все одинаковы, что тут, в Лальске, что в Москве.
Московские, конечно, больших денег требуют. Здешние — меньше. Но если Анна поможет заполучить деньги у Федора, почему не поощрить ее? Не взять в жены, не дать ей дочь? Готовую, между прочим.
Софьюшка хорошая девочка. Если бы мать ее не умерла, не стал бы он, может, так о ней печься. Пускай бы Севастьяна растила ее вместе с другими подкидышами на деньги Финогеновых. Для чего и дом открыт… Не одна у него Софьюшка на свете, наверняка, но когда увидел Софьюшку, так на него похожую, — мимо проходил, в ограде заметил, — защемило сердце. Говорят ведь, если дочь на отца похожа, то ей счастье обещано самой судьбой. Так почему ей его не дать?
Закрадывалась, конечно, среди этих благостных мыслей еще одна, которая напрочь отбрасывала их все. Хорошо рассуждать сейчас, в преддверии зимы, о теплом доме, о семейной благости. Но как зима наступит, они с Павлом поедут обратно в Москву. Станет ли он там вспоминать об Анне и о дочери? Станет, но только потому, что их с Павлом денежное дело откладывается до весны, до того мига, как причалит бригантина к двинскому берегу.
Сейчас он направился к ярмарочным рядам, нынче в Лальске богато — чего только купцы не навезли. В Китай, правда, теперь не ездят, далеко и долго. Уехать-то уедешь, а пока проездишься — дома невесть что будет. А то, бывало, большой караван каждый год отправлялся в Китай. Обратно он выступал уже зимой и возвращался лишь на третий год.
Анисим решил купить Анне все, что надо для рукоделия. Ниток побольше, канву для вышивания, пяльцы. Не хочет без дела сидеть у него на заимке. Ну и Софьюшке что-нибудь. Ленты, может. Орехов, конечно. И чернослива. Любит. Надо же, его дочь, не отвертишься. Чернослив для него лучше всех лакомств.
Народ роился возле каждого торговца, шумел, ворчал, отбивал свои деньги. Анисим выбрал все, что ему надо, он уже направился вон из рядов, как почувствовал, что кто-то дернул его за рукав.
— Ба, кого вижу! Анисим!