Прощай, пасьянс
Шрифт:
Она чихала, чихала, чихала, наслаждаясь удовольствием. Потом закрыла табакерку, в который раз полюбовавшись своим вензелем. Да, был у Степана вкус к жизни. Но и трудился он как вол. У Павла вкус этот сохранился, но кто же трудиться-то за него станет?
Кое-какая ясность и впрямь наступила. Теперь, к примеру, Севастьяна оценила, насколько правильно поступают сестры, что молчат. Ей тоже, сказала она себе, незачем добиваться от них откровенности. Надо ждать — само время обо всем скажет, — но приготовиться.
Севастьяна встала, поправила фалды юбки, подхватила сумочку и пошла к двери. Уже закрывая за собой дверь, она знала, куда несут ее ноги. Они несли ее в дом Финогеновых.
Севастьяна осторожно обходила ямы с липкой предосенней грязью, не желая пачкать новые дорогие козловые ботиночки. Она приподнимала юбку, спасая материю от приставучей пыли, которая покрывала остальное пространство улицы.
В доме Финогеновых, который возвышался в стороне от других домов, горели свечи. В зале, заметила Севастьяна. Она подошла поближе и услышала музыку. Развлекаются сестрицы.
Она толкнула калитку и вошла во двор. За тесовым забором все еще цвели цветы. От Марииных щедрот такие роскошные. Семена присылали из лучших оранжерей Москвы, ничего не скажешь, хороши цветочки. Розы лучше всех. Но и труда много она вкладывала. Что-то подсыплет под корень, что-то взобьет веничком, взятым у Глафиры, и туда же. Спросила как-то, чего вбивает. А она говорит — печную золу с сывороткой. Кормит цветы. Не боится ручки в земле испачкать.
В этот миг дверь дома приоткрылась, из нее выскользнула женская фигурка. Севастьяна замерла. Это еще кто такая? Вгляделась.
Анна!
— Здравствуй, красавица, — окликнула ее Севастьяна. — Ишь, гость в дом, а ты из него.
Анна засмеялась и остановилась.
Оглядев ее с ног до головы, отметив узел, который мог быть только с носильными вещами, Севастьяна снова посмотрела на лицо женщины. В свете фонаря, который болтался над входом в дом, фитиль был короток и коптил — надо сказать Никодиму, который у Финогеновых служит истопником, чтобы поменял, подумала она, — даже в таком свете увидев Анну, она ничуть не льстила женщине, называя ее красавицей.
Анна на самом деле стала на удивление хороша. Так хороша, заметила Севастьяна, а она знала в этом толк, как становится хороша женщина только по одной причине — от любви.
— Далеко ли собралась? — по-хозяйски спросила Севастьяна, кивая на узел.
— В гости, — торопливо ответила Анна. — Сестры меня отпустили. Можешь спросить у них.
— Ох, что-то они всех вас распустили. Наталья-то не вернулась?
— Нет. Но Глафира при них.
— Ага, нашла про кого вспомнить. Глафира. Она, конечно, сварит и накормит. Ничего плохого о ней не скажу. Но все-то остальное?
— Они сами. Говорят, им так лучше, — объяснила Анна.
— Лучше? Интересно почему? — будто саму себя спросила женщина.
— Наверное, никак не наговорятся, — ответила Анна. — Столько лет не виделись.
— Что ж, не наше дело думать почему, — заметила Севастьяна. — Ладно, бывай. Надолго ли?
— Кто знает?.. — сказала Анна, уже обходя Севастьяну и направляясь к калитке. — Но к зиме вернусь непременно, — пообещала она смеясь.
Стоя на крыльце и наблюдая, как Анна уходит со двора, Севастьяна больше не сомневалась: вот кому покупал всякие штучки на базаре Анисим. Ее он вез к себе в лес в ту безлунную ночь, когда она пускала по реке свой пасьянс.
Она вошла в дом, постучала в дверь гостиной. Опять не заперли дверь! Музыка стихла.
— Мы здесь! — раздался один голос.
— Войдите! — пригласил другой.
— Мир вам, сестры дорогие.
— Ох, как официально, — засмеялась одна в синем.
— На тебя не похоже, Севастьяна, — строго свела брови другая в синем.
— Но вы же всех решили свести с ума. — Она пожала плечами. — Теперь не знаешь, как с вами обходиться.
— Чем же мы свели всех с ума?
— Тем, что решили больше не делиться на Марию и Лизавету. Верно?
— А зачем нам? Без Федора нет никакой разницы — кто Мария, а кто Лизавета.
Они ударили по клавишам в четыре руки.
Севастьяна упала в кресло, обмахиваясь концом шелкового платка.
— Развлекаетесь? Что ж…
— Мы радуемся.
— Чему же?
— От Федора пришло письмо. Он отправил его, правда, давно, из маленького голландского порта. Но все хорошо. Нам того же желает. Там тебе, Севастьяна, поклон. Знаешь, как он пишет?
— Как? — Севастьяна подалась вперед.
— Чтобы ты глядела за нами во все глаза и ничего не прозевала. Он одной тебе нас доверяет.
Севастьяна подумала, что это должна была сказать Мария. Помимо своей воли она впилась в нее глазами, отыскивая следы на лице, которые замечает всякая женщина, даже не рожавшая сама. Ничего.
— Вот как? А чего же я не должна проглядеть? Может, мне надо заметить, как вы распустили всех своих девок? — в некотором замешательстве проговорила она.
— Они нам сейчас не нужны. Нам хорошо вдвоем.
— Оно и видно.
— Ясно. Если так пишет Федор Степанович, то он знает, что пишет. Я буду у вас теперь бывать два, а то и три раза в день. Как сегодня.
— Мы только рады!
— Вот что, дорогие, если вы по-прежнему не будете запирать дом изнутри, то я вас стану запирать снаружи.
— O-ox! — простонали они и снова ударили по клавишам. — Какая ты недове-ерчивая, — пропели сестры, подражая парижским трубадурам, стихи которых они сегодня утром читали.
— Такая, потому что я отвечаю за вас перед Федором Степановичем. Сейчас я ухожу, так кто из вас запрет дом?