Прощай, пасьянс
Шрифт:
He пропустили они и уголок со сластями. Сушеные финики, грецкие орехи хоть и есть в кладовой, но нового привоза всегда вкуснее.
В лавке народу было не так и много, но все, почтительно раскланявшись с сестрами, отошли подальше. В городе их считали скрытными и надменными. На балы в богатые дома не ездят, сами балов не дают. Чего только делают в своем доме за высоким забором — никому не ведомо. Спасибо почтмейстеру — следит, что им присылают и кому они пишут. Рассказывает, как самые свежие городские новости, что чуть не каждый день из Москвы в дом Финогеновых шлют журналы, газеты и книги.
Мария всегда замечала, что на нее смотрели особенно внимательно, когда они с Федором появлялись в лавках или на ярмарке. А однажды она услышала странный разговор, смысл которого сначала не поняла. У нее за спиной говорили два голоса, когда она разглядывала на прилавке кружева, привезенные из Кукарки на ярмарку. Она хотела понять, лучше ли они, чем у Анны.
Первый голос сказал:
— А голова у нее небольшая.
— А ты думала, она растет у нее как тыква? День изо дня?
— Так она же, говорят, каждый день читает. Куда слова-то складываются, как не в голову?
— Так думаешь?
За спиной Марии повисла задумчивая тишина.
— Поглядеть — сама-то какая худая, — снова произнес первый голос.
— Так если одну голову кормить, каким тело будет?..
Мария осторожно повернула свою, как она услышала, кормленую голову и обнаружила за спиной двух дородных теток. У них головы были гораздо меньше тела.
Дома она рассказала Федору, какая у него жена, на взгляд просвещенных горожан. В ту ночь он обнимал ее еще крепче, чем раньше, а любил еще более страстно. А когда лег рядом с ней без сил, прошептал:
— Ну вот, я задал корму и твоему телу. Оно будет толще; чем твоя голова.
…После катания сестры вернулись такие румяные, какими бывают местные люди только после бани. Щеки горели, глаза сияли. Анна подала им самовар и большое блюдо свежих пирогов с капустой.
— Что за жизнь! — Лиза потянулась, выгнулась, и Мария заметила, как округлился ее живот.
Анна тоже это заметила. То чувство, которое она при этом испытала, она постаралась не выказать. Но в чай положила лишний кусочек колотого сахара, потрясенная. Выходит, она не обманула Анисима.
…Зима, какой бы длинной она кому-то ни казалась, прошла для сестер быстро. Наверное, потому, что они ждали весну так страстно, как никогда. Лиза чувствовала себя на удивление хорошо.
— Тебе на самом деле ничуть не тягостно? — спрашивала Мария, открывая книгу по акушерству, которую они изучали, сравнивая все перемены и ощущения с тем, что написано профессором.
— Нет, — отвечала Лиза. — Французский доктор был прав — я просто создана для того, чтобы вынашивать детей.
Зима выдалась холодной, в трескучие морозы, когда деревья под окном на самом деле трещали, сестры все больше времени проводили в доме. Они не сидели без дела, не приученные к праздности, им скучно не было.
Каждый вечер и каждое утро Мария молилась о Федоре. И сердце ей подсказывало, что он тоже молится о ней. Не мог он прислать ей письмеца, не мог передать привет оттуда, где он был сейчас, но внутренняя связь душ, которая повлекла их друг к другу, уверяла ее: у него все в порядке.
На Рождество они ходили поздравлять Севастьяниных детей, одарили каждого кульком подарков, которые приготовили сами вместе с Анной. Занимаясь столь приятным делом, думая о Софьюшке, которая тоже получит подарок, Анна вдруг призналась, кто такая ее «знакомая».
— Да что ты говоришь? — изумилась Мария. — Ты знала его раньше?
— Да. — Анна кивала. — Я пошла за ним по первому слову…
— Он был так хорош? — спросила Лиза, заворачивая грецкий орех в золотую бумажку.
— Не то слово. Он был для меня все равно что Бог.
— А потом ты встретила его здесь… — сказала Лиза, укладывая этот орех на дно бумажного кулька.
— Вот это да-а! Так где он сейчас? Если хочешь, ты можешь снова поехать к нему. — Мария посмотрела на Анну в упор, желая услышать честный ответ на столь щедрое предложение.
— Поезжай. Нельзя упустить свое счастье, — подхватила Лиза, заворачивая новый орех теперь уже в серебряную бумажку.
— Спасибо… Вы такие добрые, — сказала Анна. — Я бы с радостью, — вздохнула она. — Но он уехал. На всю зиму подался в Москву. Он говорит, что здешняя зима слишком для него холодна и скучна.
— Так он поехал… развлекаться? — Сестры уставились на Анну. — Так он…
— Нет, нет. Он не бездельник. У него там дела, — заступилась за него Анна. При этом подумала: хотела бы она сама узнать, что за дела у него в Москве на всю зиму.
— Он приедет весной? — спросила Мария.
— Весной, — кивнула Анна.
— Как и Федор, — сказала Мария, словно специально для того, чтобы лишний раз произнести имя мужа.
— Вот-вот. Анисим так же мне сказал, что приедет в канун возращения Федора Степановича.
Женщины молчали. В комнате слышалось лишь шуршание бумаги.
— Значит, все мы ждем одного и того же — весны, — заключила Лиза.
Сколько бы ни длилась зима, весна все равно не пропустит свой срок и явится, чтобы встревожить души горожан. А в этот год она как будто торопилась — всем на радость. Морозы сменились метелями в самом начале февраля, а после метелей, уже в марте, капель услаждала сердце. Дзинь… Дзинь… Динь… Динь.
А потом и вовсе чудеса — когда это было, чтобы грачи расхаживали по проталинам уже в самом конце марта?