Прощай, пасьянс
Шрифт:
— Боже мой! Кто это тебя так! — слышит она свой свистящий шепот.
— С сосны… упал, — тяжело дыша, сказал Федор. — Напоролся на рогатину. Я пошел на медведя…
— Ага, а у той рогатины два глаза и два уха, — сама не зная почему, догадалась Севастьяна. — Чего не поделили-то? — Она спрашивала, а сама уже подхватывала раненого Федора, который морщился от боли. — Ладно, не мое дело. Молчу.
— Батюшке так и говори, если спросит.
— Он меня про своих детей не спрашивает.
— Если, вдруг я…
— Не помрешь, Федор. Не дам, — перебила она его…
Севастьяна едва дождалась утра. Когда стало светло за окном, она наскоро оделась, причесалась, выпила чашку пустого чая и уже было помчалась к Финогеновым, чтобы забрать сестер к себе.
Топот конских копыт заставил ее метнуться к окну. Она выглянула. На серой лошади сидел всадник. Небольшого роста, закутанный во что-то темное. Она сощурилась, пытаясь рассмотреть, кто это. Неужели Павел? Зачем?
Она наблюдала, как всадник спешился. Засунул руку в карман и вынул ломоть хлеба. Из другого кармана тоже что-то вынул, посыпал на хлеб. Соль, догадалась Севастьяна.
Это Анна, теперь узнала она. Только женщина может вот так заботиться о лошади.
С чем она пожаловала?
Севастьяна ждала.
Анна вошла наконец…
Тяжело дыша, Севастьяна вбежала в открытый, как всегда, дом Финогеновых. Взлетела по ступенькам, кинулась в гостиную — никого.
Она застыла. Неужели опоздала?
Заглянула во все комнаты — пусто. Все прибрано, все в порядке, как обычно, но нигде никого.
Она стояла посреди большого зала, солнце освещало убранство, дорогое, со вкусом подобранное, стол, накрытый тяжелой скатертью. На нем она прошлой весной раскладывала пасьянс для Марии.
А ведь он сошелся! Эта мысль, явившаяся на выручку, слегка успокоила разошедшееся сердце. Севастьяна почувствовала, что может хоть как-то соображать. Разве она сомневается в правдивости карт? Мария сделала все так, как она велела. А ее пасьянс, который ведь тоже сошелся? Значит, все должно закончиться благополучно.
Она втянула воздух, ноздри затрепетали, уловив аромат, который доносился из кухни. Глафира что-то печет. А если бы в доме произошло что-то особенное, разве стала бы она печь?
Севастьяна помчалась к ней. В чаду кухни толстая кухарка напевала что-то себе под нос, на лице ее блуждала добрая улыбка.
— Ищешь? Да они с Никодимом и его соколом унеслись. Весну почуяли. Никто дома сидеть не хочет весной. Никто…
Севастьяна побежала на поле, где Никодим обычно учил своих ловчих птиц. Она встала на краю поля, приставила ребром ладонь к глазам. От сердца отлегло — вон они, там. Трое.
Теперь она пошла шагом, пытаясь отдышаться.
Сокол Ясный сидел на руке Никодима Зотова. Лапки его были в кожаных путцах, на голове — клобучок из темной кожи, чтобы ничего не видел окрест раньше времени.
— Красив, да? — Мария посмотрела на Лизу.
— Какой царственный, — похвалила та.
Никодим улыбнулся, белые зубы мерцали в густой черной бороде.
— Сейчас он покажет, что вы не ошибаетесь. Он и впрямь царь над здешними птицами.
Мария закинула голову, придерживая шляпу с лентами. Сегодня перед выходом из дома они с Лизой долго обсуждали, что им надеть — платки или шляпы.
— Никодим очень чуток к красоте, — заметила Мария. — Мы должны быть не хуже его соколов. А то ему станет с нами скучно и неприятно.
Лиза свела брови и сказала:
— Тогда только шляпки.
— С зелеными лентами. Под цвет молодой травы, — кивнула Мария.
— Прекрасно, — хором сказали обе.
— Да, кстати, я подарила Анне шляпку с синими лентами, когда она уезжала к своему Анисиму. Совсем забыла тебе сказать. Ты ее не ищи, эту шляпку, Мария.
— Молодец. Я хочу, чтобы она нравилась своему Анисиму, — кивнула Мария.
— Я тоже. Пускай эта шляпка еще крепче привяжет его к ней. Лентами, — засмеялась Лиза. — Он вернулся после зимовки в Москве, повидал разных женщин в разных шляпках. А тут прекрасная, не менее прекрасная, расцветшая Анна.
— Да еще в шляпке! Как ты думаешь, он на самом деле захочет на ней жениться?
— В том, что она хочет отдаться ему в жены, не сомневаюсь. А вот дальше… — Лиза покачала головой. — Кто бросает тебя однажды, бросит и дважды. Помнишь, как говорила тетушка?
— Печально.
— В мире много печального, но мы сейчас собираемся радоваться, наблюдая за полетом сокола. Его зовут Ясный, верно?
— Его не могут звать иначе, — сказала Мария. — Потому что для этой птицы всегда ясно одно: все, что летает, — его добыча.
— Он нам что-то сегодня добудет?
— Не сомневаюсь, — вполне серьезно сказала Мария.
Ветерок играл лентами на новых шляпах Марии и Лизы. Черные бархатные широкие пелерины, привезенные Лизой из Парижа, скрывали фигуры. Сестры были похожи одна на другую до кончиков ногтей.
Они заметили, что Никодим Зотов оценил их старания. Как они сами оценили его. Каков клобучок на голове сокола! Загляденье для каждого, а особенно для тех, кто умеет держать иголку в руках. Чужое мастерство всегда оценит мастер. А путцы! От них ноги сокола — крепкие и жесткие — кажутся удивительно изящными.
— Ну, готовы поглядеть воздушный бой? — спросил Никодим, смотря на сестер и даже не пытаясь называть каждую по имени.
— Да-а!
— Сейчас, чует мое сердце, кто-нибудь появится. — Он оглядывал небо, как оглядывает охотник поле — не промелькнет ли где заяц? — Не может не появиться какая-нибудь птица в такой час утра.
— Вон! — указала Мария. — Вон там. Птица?
— Она самая. К нам голубок пожаловал. А вот мы его сейчас…
Никодим неуловимым движением освободил лапки птицы, сбросил с них путцы, таким же ловким движением снял клобучок с головы.