Прощай, пасьянс

Копейко Вера Васильевна

— Ну же, иди сюда. Не смущайся. Мы самый гостеприимный на свете народ.

Федор крепко схватил его за протянутую руку и потянул, ставя обратно на ноги. Тот вцепился в крышку стола другой рукой. Но Федор не отпускал. Он мигнул Прыткому, который больше не изображал вусмерть пьяного матроса, все понял и быстро подхватил нового знакомого. Они усадили его на стул, и Федор сказал:

— Это китайцы сидят на низких скамеечках или на полу. Мы — нет. Мой батюшка бывал в Китае и сам видел.

— Вот как? — изумился американский друг. — Но это ведь вы едите ласточкины гнезда?

— Да нет, — поморщился Федор. — Их едят тоже китайцы.

— А ты говорил, что твоя лодка называется «Моя ласточка», — не отступал американец.

— У нас тоже есть ласточки. Мы любим и почитаем этих птиц. И вообще… это нежное имя для любимой женщины, если хочешь знать.

— Но ты не ешь ее, правда? — Американец наклонился к нему, изображая крайнюю степень доверительности. — Не ешь?

— Кого? — опешил Федор. Потом почувствовал, что начинает злиться на бестолковость собеседника, и скомандовал: — Алешка! Плесни-ка ему поглубже. Пускай протрезвеет!

Алешке не надо было повторять дважды. Он наклонил бутыль с калиновкой и подвинул питье американцу. Тот не глядя опрокинул его в себя и снова уставился на Федора. В его глазах стало еще больше доверительности.

— Я читал, что у русских любимое блюдо — ласточкины гнезда и медвежьи пальчики. — Он поднял вверх руку, потом с грохотом опустил на стол. Стекло зазвенело, а налитые напитки пошли волнистой рябью.

— Убери меня от него, — прошептал Федор Алешке.

Тот понял. Федора Степановича редко разбирал гнев, но если это случалось, могли пострадать не только возбудившие этот гнев.

— Понял, — кивнул он. Потом повернулся к хозяевам застолья: — Мы… мигом будем обратно, — скорее объяснил он жестами, чем словами.

Он вывел Федора на улицу через качающиеся двери салуна.

— Какие тупые, сил моих нет! — сжимал кулаки Федор.

— Дышите, Федор Степанович, дышите.

— Они считают нас китайцами, а тех — варварами и дикарями. Мой батюшка был в Шэньси — это провинция в северо-западном Китае. Там, говорил он, семнадцать книг этикета. Понимаешь? А у этих? Там написано, как держать себя с разными людьми. Эти бы почитали.

— Все так, Федор Степанович. Все так, — поддакивал Алешка хозяину.

— А лечат как китайцы, а? Им стоит пощупать пульс, и они определяют любую хворь. А эти, — он кивнул на освещенные окна салуна, — считают их дикарями.

— Вот пускай они к нам приплывут, посмотрят, а потом мы проводим их дальше, в Китай.

— Ты поехал бы с ними в такую даль? — изумился Федор.

— А чего? С вами бы, конечно, с большей радостью.

— Нет, Прыткий. — Федор улыбнулся. — У меня, как вернусь, начнется другая жизнь.

— Да-а, отцом станете.

Федор закинул голову к небу, чтобы не выказать перед Алешкой небывалой ширины улыбку.

— Может, даже уже стал.

Алешка засмеялся:

— Сын небось встретит вас на берегу.

— Я думаю — сын.

Из салуна донесся шум, потом смех. Подгулявшие мужчины решили сесть за карты. Они сдвигали на край стола напитки, освобождая поле для схватки.

— Сыграешь? — подмигнул Федор.

— А то… — Алешка ухмыльнулся. — Покажу им, как дикари умеют обдирать других как липку. Больно мне понравились их серебряные монетки по двадцать долларов.

Они засмеялись. Оба знали, какой ловкостью обладают руки Алешки Прыткого…

Они вышли в море, как и собирались, ранним утром, когда солнце еще только-только появляется из-за горизонта. Федор любил этот час, любил по нему угадывать, каким выдастся день. Он угадывал по цвету первого луча — каков цвет, таков и день. Если желтый — день будет бледно-золотой и тихий. Если красный — то ветреный и жаркий.

Сегодня будет хороший день для парусов, в меру ветреный, решил он, ступая на борт свой тяжелой бригантины.

Мешки с буйволиной кожей, взятой в обмен на привезенную из России пеньку, лежали в трюме. Хорошо пошла пенька, из которой получаются самые крепкие корабельные канаты.

Удачно поторговал он и соболями. Как горели глаза женщины-купчихи, которая готова была упасть на связки соболей и никому их не уступить…

Перед глазами Федора до сих пор мелькали грузчики, которые сновали на причале, укладывая все, что увозил с собой он, русский купец.

Федор надвинул на глаза шляпу, которую ему подарил протрезвевший американец.

— Моя любимая. — Он снял с головы свою шляпу с загнутыми по бокам полями и тесемкой под подбородком. — Ты меня встретишь в ней в России, и я тебя сразу узнаю.

— Ты на самом деле собираешься плыть в Россию?

— У меня нюх на новые рынки. — Он подмигнул. — Ты ведь слышал весь бред о России?

— Слышал. — Федор ухмыльнулся. — Ты хорошо излагаешь.

Американец засмеялся:

— Прости. Ты неплохо прочистил мне мозги. Теперь я сам хочу посмотреть и успеть обернуться, пока рейсы к вам считаются такими же опасными, как в ад, как в гости к дьяволу.

Федор оценил его прозорливость.

А шляпа хорошая, подумал он. Фамильное это у них, что ли, — отец из Китая шапку с шариком из золота привез, хранил, как самую большую ценность. Кстати, она такого же размера, как и эта шляпа. Что ж, у него голова, как у батюшки, большая. Старший сын, что ни говори. Не младший.

Стоило Федору вспомнить о брате, как сердце его сжалось в тревоге. Не знал он точно, о чем ему стоит тревожиться. Но что-то мучило его, сердце больно поднывало.

— Отдать концы! — скомандовал он, заглушая возникшие чувства. Все, теперь они идут в обратный путь. Одолеют морские просторы, и увидит он на берегу… Ох, страшно даже мысленно сказать о том…