Проще убить, чем…

Режабек Александр

И все было бы хорошо. И жили они, ничего не скажешь, душа в душу. И дом был полная чаша, но вот только детей у них не было. Они обошли всех медицинских светил, шаманов и экстрасенсов, но безрезультатно. Оля была бесплодна. Погоревав, они через какое-то время успокоились и решили жить для себя. Гришка вообще мужик рукастый, а тут затеял на своем участке суперстроительство. Мама дорогая! Сделал исключительно своими руками не домик, а игрушечку. Теремок. Причем еще в те застойные времена.

А потом свалилась беда. У Ольги нашли рак груди. Ее прооперировали, сделали химиотерапию, и болезнь, казалось, отступила, но через три года после операции Ольга вдруг потеряла сознание.

Это был эпилептический припадок, проявление метастазов в головном мозге. И снова лечение, курс лучевой терапии и спокойный бессимптомный период длиной в год. А потом – снова… Метастазы были везде. Через месяц Оля умерла. И Гришка запил. Он бросил свою престижную работу и закрылся у себя в квартире. Я знал, что он пьет, но считал, что переболеет. Я не подозревал, насколько все плохо. Как-то мне позвонила мать и сказала, что Гришу надо спасать. Я поехал к нему. Дверь квартиры была не заперта. И бог ты мой, что я увидел. Он умудрился распродать часть вещей, а сам лежал грязный, заросший и вонючий, как будто не мылся месяц. Может, так оно и было. Брезгливо морщась, я раздел его и силком засунул в ванну. Грязные вещи бросил в стиральную машину. С большим трудом разыскал чистую простыню, в которую завернул его. Гришке было наплевать. Он не сопротивлялся, но и не помогал. Его голова и руки тряслись, он был в тяжелом похмельном состоянии. То ли от этого, то ли от холода после ванны он трясся, стучал зубами и бормотал:

– Родька! Ни к чему все это. Ольки нет, значит, меня тоже нет.

Я глянул на часы и прикинул, что в течение ближайших пятнадцати минут с Гришкой, наверно, ничего не случится, и пулей вылетел из дома. Я купил чекушку и какую-то закуску и мигом прискакал обратно. Слава богу, он так и лежал там, где я его оставил. Я налил ему рюмку. Он жадно выпил и попросил еще. Я дал еще. Его дрожь поутихла, а взгляд стал менее мутным.

– Родька! Ты – хороший парень, – упрямым тоном проговорил он. – Но это все зря. Мне жить ни к чему.

Я остался у Гришки на несколько дней. На работе я попросил отпуск, а мама привезла мне и брату еду и барахло. Так мы и жили, почти не разговаривая друг с другом, от порции до порции водки, которую я ему наливал, когда видел, что он начинает загибаться. Но дозу все время старался уменьшить. Наконец, он сказал:

– Родя! Ты все равно мою жизнь со мной не проживешь, так что живи лучше свою. Ты уже помог мне. Это точно. Я взял, благодаря тебе, тайм-аут. А теперь уходи. Если выкарабкаюсь, то выкарабкаюсь. Если – нет, значит, не судьба.

Гришка выкарабкался, но на работу не вернулся. Он продал и квартиру, и садовый участок с домиком, выручив на этом немалые деньги. Мы, его родня, не без опаски размышляли, что же будет дальше. Но, когда он какое-то время после оформления сделки пожил у меня, я с облегчением увидел, что это, хоть и помрачневший и где-то надломленный, но мой дядя Гриша.

А потом он уехал. Как он выразился, чтобы вернуться к корням. Выяснилось, что отправился в деревню деда. Это было странно. Там ведь уже давно никого из наших не осталось, да и дом кому-то продали за гроши. После Гришка неожиданно пропал. Мать снова заволновалась, и мне пришлось на выходные скатать за ним. А это, на минуточку, триста километров туда, триста – обратно.

В деревне почти никого из знакомых не осталось. Старики поумирали, молодые разбежались. Были какие-то новые городские, захотевшие вернуться в лоно природы, и так называемые вынужденные переселенцы. В конце концов, по чистой случайности мне попался дед Кузя, который, похоже, был вечен. Во всяком случае, молодым я

его не помню. Бодренький и как обычно в меру выпивший, он попался мне на улице. Отговорив положенные по этикету слова, принятые у сельчан при встрече, я спросил про Гришку. Тот понимающе поднял брови и закудахтал:

– Ты, понимаешь, Родион, дядька твой, надо сказать, умом тронулся. Приехал смурной, сердитый. Ни «здрасте», ни «до свидания», ни по рюмочке. Просто взял палатку и свалил в лес. И пропал. А лес-то у нас коварный. Ты и сам помнишь. Даже нашенские иногда блуждают в нем. Решили мы даже идти его искать, да он сам явился. И давай мужиков подбивать с ним идти. И денег посулил.

История становилась интересной.

– И на что же ему там мужики?

Кузя удивился.

– Как на что? Избу он там задумал себе построить…

Я вытаращил глаза.

– Вот и я говорю, – крутя ладонью у виска, продолжил Кузя. – Кондрат, не иначе, к нему поздороваться зашел. Избу он, видите ли, строит. Отшельник хренов.

– А где строит-то?

– А помнишь старую дорогу на лесозаготовки? Так вот уже ближе к Юрьевскому болоту, где-то с километр в сторону. Вон там, говорят.

Я, по-честному, успокоился. Все-таки дядька, хоть умом и тронулся, но живой. Но в лес я за ним не пошел. И время поджимало, чтобы в тот же день успеть вернуться, да и перспектива остаться на ночь ночевать в палатке не очень прельщала. Если дядька цел, то объявится, рассудил я. Так оно и произошло. Где-то через пару недель он позвонил матери и, не вдаваясь в подробности, доложил, что у него все в порядке, а потом и вообще регулярно стал позванивать.

Прошло чуть меньше года, и у меня раздался звонок. Это был Гришка. Приезжай ко мне на новоселье, позвал он. Мы договорились о дне, и я поехал.

Гришка выглядел хорошо. Он высох и подзагорел, потеряв городскую рыхловатость. Из глаз почти полностью исчезло тоскливое потерянное выражение. Мы обнялись, похлопав друг друга по плечу. Мою машину загнали во двор к Кузе, чтобы присмотрел за ней, и, оставив тому, как средство от скуки, пару бутылок водки, сами пересели в какой-то старый рыдван. Кому он принадлежал, я понятия не имел. Гришка усмехнулся.

– Тут, когда колхоз развалился, много барахла ненужного осталось. Его, наверно, и продать можно было бы, да кто за ним сюда поедет, а потом отсюда повезет. Дороже обойдется. А мне как раз, кстати. И «козел» этот, и электрогенератор. Я их до последнего винтика перебрал, починил, почистил. Теперь еще век послужат.

Какое-то время мы ехали по лесу моего детства, и запахи хвои неожиданно вновь превратили меня в мальчишку с корзинкой, рыщущего в поисках грибов. Я затряс головой, чтобы избавиться от наваждения. Гришка свернул. Этот лесной тракт я не помнил. Да и выглядел он нестарым.

– А это еще что такое? – спросил я.

– Дорога к моему дому, – гордо ответил Гришка. – Ящик водки пацанам, и три дня бульдозер в моем распоряжении. Вот и пропахал.

Дорога, конечно, не ахти, но проехать было можно.

Мы подъехали к большому деревянному срубу. Рядом виднелся крытый колодец, а чуть в стороне сарай и туалет типа сортир. Все было сделано нарочито грубо, и, похоже, в этом был определенный художественный умысел.

Дверь вела в просторную комнату с русской печкой и газовой плитой. Ее стены были теми же шершавыми и сучковатыми бревнами наружной стены. Кругом висели и вкусно, чуть таинственно пахли пучки сухих листьев и трав. К двери во внутренние комнаты был прислонен огромный топор, а на стене висело ружье. Ни дать ни взять жилье страшного средневекового татя.