Проще убить, чем…
Шрифт:
Пашка очумел от этой Ленкиной болтовни. Но, с другой стороны, она, похоже, говорила дело.
– А на хрена, скажи на милость, мне нужна эта мутотень? – с сомнением спросил он.
– Идиот. Ты же станешь благородным героем, выступившим на защиту чести отца. И, между делом, заработаешь бабки.
Вообще-то Пашка чувствовал, что, по-хорошему, должен встать и покинуть этот дом, выразив тем самым презрение к суперцинизму собственной сестры. Но… не двинулся с места. Ведь его действительно просили написать опровержение, правду об отце. Как ни крути, напиши он книгу, то и впрямь станет защитником чести семьи, кем он, в принципе, и хотел быть. Но, зная Ленку, Пашка все равно подозревал подвох.
– А тебя не волнует, что твои читатели и почитатели будут возмущены, когда узнают, что написанное тобой ложь? – спросил Павел.
– Меня? Волнует? – Ленка рассмеялась. – Да какое мне дело до всяких букашек-таракашек, и что они думают. Лишь бы книга распродавалась. А я никого не
Пашка не выдержал и засмеялся. Ленка все-таки та еще штучка.
– Ну, хоть за суп спасибо.
А Ленка внимательно посмотрела на него и добавила:
– А с чего ты вообще решил, что поверят тебе, а не мне? Доказательств ни у тебя, ни у меня нет. А люди, Пашечка, в своей сущности говно и поэтому склонны верить тому, что более соответствует их внутреннему «я», а это «я», поверь мне, довольно мерзкое.
– Судишь по себе, сестренка? – не преминул поинтересоваться Пашка.
– И по себе тоже, братик, – невозмутимо заметила Ленка. – Поэтому твоя книга только у части читателей вызовет умиление, что, наконец-то, нашелся кто-то, кто вступился за любимого народом героя, а у других, наоборот, пробудит чувство здорового скепсиса, что, мол, на самом-то деле у тебя с отцом рыльце в пушку. Поверь, Пашечка, даже твоя новая пассия, если прочитала мою книжку, не до конца уверена, что ты не пользовался родной сестричкой для своих утех.
Пашка стиснул зубы. В этом она была права.
– Сучка ты, Ленка, – зло сказал он.
– Не без того, братик, – миролюбиво ответила сестра.
Домой Пашка вернулся в растерянных чувствах. В этом раунде Ленка его переиграла. Ему не удалось ни пристыдить ее, ни заставить почувствовать хотя бы тень раскаяния. Пашка рассказал о своем визите Нинке. Ему было интересно ее мнение. Та долго раздумывала прежде, чем что-нибудь ответить.
– Паша! – наконец, осторожно начала она. – А ты попробуй на секунду представить, что написать опровержение тебе захотелось самому, а не по совету сестры. Ведь это на самом деле разумное решение. Подавать на Елену в суд ты наверняка не станешь. Я даже не уверена, что по закону ты можешь подавать иск от имени покойного отца. Тебе же главное отмыть от грязи его имя. Значит, единственный реальный способ – побить соперника его же оружием. И тогда твоя совесть будет чиста. Ты сделаешь то, что мог и посчитал правильным. А как рассудят люди, уже не в твоей власти. Так зачем терзать себя мыслью, что эта идея пришла к тебе в голову не сама, а с подачи этой твоей Меламед?
Пашка не мог отделаться от ощущения, что оказался в ловушке. И Ленка, а теперь Нинка формально были совершенно правы. Но почему же от этого у него становилось так противно на душе?
– Как ты не хочешь понять, Нинок. Мне предлагают написать книгу для издателя, который перед этим постарался ославить моего отца, – сердито сказал он. – И как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда понесу ему рукопись, если мне при этом хочется задушить его собственными руками?
Нинка села Пашке на колени и, обняв за шею, мягко проговорила:
– Смотри, у тебя на столе стоит компьютер. И, в принципе, любой человек, хороший или плохой, посетивший твой дом, может на нем что-нибудь напечатать. Ты разве будешь сердиться на компьютер, если на нем что-то напечатает плохой человек? Издатель – посредник. Он сам текст не придумывает. А твое опровержение, когда ты его напишешь, может, наоборот, стать для него своего рода искуплением греха – выпуска книги твоей сестры.
С такой стороны Пашка над этим не задумывался.
– И потом подумай, – добавила Нинка, – разве у тебя есть другое издательство, готовое тебя напечатать? Ты ведь не Акунин и не Лукьяненко. Очереди книжных редакторов у твоей двери не наблюдается.
Пашка усмехнулся.
– Это уж точно. Но ты говоришь так, будто книга готова, осталось только взять и кому-нибудь отнести. А я ведь не писатель. И как подступиться к книге, не знаю.
Нинка обняла его крепче и поцеловала.
– Конечно, ты не писатель. Ты – орангутанг. Но очень милый и умный. И ты бросишь капризничать и сядешь за компьютер. А если попробуешь и не получится, тогда и будешь ныть, что не умеешь. Твоя сестра тоже литинститут не кончала, а ничего, сподобилась.
Как ни удивительно, работа Пашку увлекла. Вначале он боялся, что втянется в обличение каждого факта лжи, и вместо книги получится подобие иска о клевете, но, рассудив, что нет смысла вступать в полемику с Ленкой, решил просто написать историю про папу и маму. Про то, как отец встретил свою Настеньку и полюбил ее. Про то, как хранил ей верность. Про то, как ради заработка хватался за все роли, даже самые дурацкие, только чтобы дома был достаток и Настенька ни в чем не нуждалась. И не потому, что она были избалована и требовала от него деньги, чтобы удовлетворить свои капризы, а потому, что для него она была королевой, и иного образа жизни, кроме королевского, он для нее не видел. Про то, как работал еще больше, когда она была беременна, а потом родила его, Пашку, чтобы у них было самое лучшее питание, а к новорожденному сынишке приходила няня и давала Настеньке несколько часов отдыха. И чтобы если они ехали в санаторий, то только в самый лучший, и сумма, которую приходилось платить «сверху», не заставляла озадаченно чесать в затылке. А еще Пашка написал, как после сильного послеродового кровотечения, чуть не унесшего Настеньку в могилу, она долго боялась заводить второго ребенка, хотя и сама, и Григорий ужасно хотели еще одну деточку, неважно кого, но лучше девочку, чтобы была похожа на маму. И прошло целых девять лет, когда Настя решила рискнуть, и родилась любимая всеми Леночка, куколка и умница. А еще Пашка рассказал, как ему было обидно, что родители, отдав все внимание дочке, не замечая это, его забросили и предоставили самому себе. Но он в итоге только выиграл, потому что приучился к независимости и самостоятельности. А еще Пашка с юмором описал чуть ли не панический страх родителей, что с Леночкой что-нибудь случится, их бесящий повзрослевшую Леночку контроль за тем, куда и с кем она идет и когда возвращается. Со смехом Павел поведал о нешуточной, чуть было не проигранной им борьбе, которую ему пришлось вести с родителями, когда они пытались навесить на него обязанность встречать их красотулю из школы, хотя за ней и так вполне надежно приглядывали ее ухажеры. И вышла у Пашки книжка чуточку сентиментальной, одновременно и веселой, и грустной, а в целом хорошей. И любому читателю становилось ясно, что в доме Залесских о каком-либо разврате и речи быть не могло. Павел только в нескольких словах в конце сочинения написал, что его история в корне отличается от той, которая была написана сестрой, и он оставляет за читателем право решать, на чьей стороне правда.
Алексею было кисло. Он глупо попался. Даже не просто глупо, глупейше. Надо же было ему, добропорядочному и обеспеченному джентльмену, уподобиться старперам, воображающим себя бонвиванами, и попасть в примитивную ловушку, в которую может угодить разве что дубоватый нувориш из какой-нибудь Туймазы. На старости лет клюнуть, как пацану, на эту куклу-неваляшку, прелести которой только и состоят из смазливой мордашки и ладной фигурки, и которая к тому же оказалась еще той «валяшкой». У него же есть Лена. Красавица Лена. Которая, хоть и не юна, но могла заткнуть за пояс любую малолетку. Во всем. В том числе и сексе. Так какого дьявола ему приспичило связаться с этой so-called «непорочной невинностью»? Леночке до этого он никогда не изменял. У них же была такая крепкая и дружная семья. Как он решился поставить ее благополучие под угрозу? Уж кто-кто, а Алексей-то хорошо помнил растерянность и охвативший его гнев из той, прежней жизни, когда узнал, что первая жена, мать его сына и дочери, много лет изменяла ему с соседом по подъезду. И еще нахально потом заявила, что тот, по крайней мере, не такой святоша. А Меламеду даже пришлось проводить генетическую экспертизу, чтобы исключить вероятность того, что воспитывает чужого ублюдка. Но, слава богу, обошлось.
Алексей и раньше-то брезгливо относился к знакомым, практикующим внебрачные связи, стараясь ограничивать контакты с ними только интересами бизнеса. А тут, как ни крути, шлюхой оказалась его собственная жена, хранительница очага. Спутница жизни человека, который в вопросах, касающихся секса, всегда был строг. Даже когда был молод, не ухаживал за девушками, если не брал в расчет возможность последующей женитьбы. Иначе и быть не могло. Так его учила мама. А она всегда была права. И, кстати, предостерегала его жениться на Валентине, его первой супруге. У той ведь до него был почти двухлетний роман с каким-то женатым доктором, который обещал развестись ради Вали, но обманул.
А в этот раз во всем виноватым оказался он сам. Допустим, он мог бы простить себе эту историю с Наташкой, если б ею капельку увлекся. В конце концов, он же тоже не ангел. И, честно говоря, у него до Наташки уже чуть-чуть не случилось это с секретаршей Евгенией Романовной. Но он сдержался. Да и не так уж намного Евгения была моложе Лены. С Наташкой – другое дело. Сорвался Алексей, что ни говори. Но с кем не бывает. Хотя, естественно, ни о какой длительной связи и речи быть не могло. Максимум, еще пара-тройка свиданий. Пора и честь знать. Arrivederci Roma. Денег, конечно, пришлось бы отстегнуть, да и ладно. Дело не в том. Худо было то, что его, как модно сейчас выражаться, развели на пальцах, как маленького. Наташка ту их единственную злосчастную встречу сняла на видео и передала Лене. А это катастрофа. Мало того, что жена, как выяснилось, подвергалась насилию со стороны отца и брата, о чем Алексей узнал недавно из ее же книги, так и ее же муж оказался ничуть не лучшим похотливым потаскуном.