Прощение славянки
Шрифт:
Володя Яковлев слыл человеком исключительной честности, и стоило надеяться, что дело он не замнет.
Голованов подошел к помощнику депутата:
– Петр Викторович, что вы вообще знаете о своем кредиторе?
– Об Орлове? Голованов усмехнулся, сообразив, что у такого
человека, как Комаров, кредиторов вполне могло быть несколько.
– Да.
– Ну… Он – своеобразный человек. Молодой парень… Но честно говоря, я его побаиваюсь.
– Он вам угрожал?
– Нет, но знаете, есть люди, которые внушают физический
– А ваш депутат, значит, не из таких? Комаров промолчал.
– Так что же примечательного вы заметили в Орлове?
Комаров задумался:
– Например… он всегда носит с собой серебряную зажигалку «зиппо», говорит, что однажды она остановила пулю.
Голованов с Яковлевым посмотрели друг на друга скептически. Вполне вероятно, что Орлов вешал лапшу впечатлительному игроку.
– Между прочим, Орлов прав, – встрял Щербак, – например, машина, в которой ездит папа римский, сделана целиком из серебряных зажигалок «зиппо».
– Все эти суеверия гроша ломаного не стоят, – отрезал Яковлев.
– Ну не знаю, не знаю, – покачал головой помощник депутата. – Разбитое зеркало из века в век считалось скверной приметой. И черная кошка. И…
– Знаете, я думаю, вы совершенно правы, – неожиданно поменял свое мнение Яковлев, глядя ему в переносицу. – Я вот разбил зеркало на днях, а теперь вот сижу, с вами разговариваю. А жизнь проходит, между прочим.
Комаров поежился.
Когда Турецкий прочитал отчет Голованова и Щербака, он понял всю комбинацию.
Димон был охотник. Он выискивал жертву не столько за карточным столом, сколько среди потенциальных должников – проигравшихся игроков, которым срочно нужны были крупные суммы под любые проценты. Знал ли об этом Веснин? Весьма сомнительно. Их объединял покер. Может быть, что-то еще… Это оставалось неясным. В любом случае Димон был мертв, его убрали, как только Турецкий приблизился к нему. Это свидетельствует о том, что кто-то не просто следит за его, Турецкого, действиями, но и отлично понимает их смысл. Что ж, рано или поздно схватка станет открытой.
Жара в городе была по-прежнему нестерпимой. Вечером они с Ольгой уехали за город, на речку. Прихватили с собой копченую курицу и пару бутылок вина. Лежали на пляже, передавая бутылку из рук в руки, и ничего не делали.
Турецкий повозил рукой:
– Песочек тут чудо как хорош.
– Прямо кварцевый, – подтвердила Ольга. – Нравится?
Турецкий улыбнулся, вспомнив, что как раз кварцевым песочком очищается его любимый «Русский Размер». И заметил, что Ольга тоже улыбается.
– А о чем ты думаешь?
– Если бы у меня были деньги, я бы купила себе несколько тонн такого песочка… вместе с каким-нибудь островом в придачу. Островком… Смотри. Луна плывет по небосклону, большая, круглая и непостижимая, в окружении других планет.
– А люди на земле испытывают страшные муки, и пытаются отыскать причину, и мучаются опять, и, не находя объяснения, выдумывают всякую чепуху.
– Почему
– Ну да, маньяки сразу по улицам бегают.
– Необязательно. Знаешь, как в экваториальных водах люди подвержены влиянию луны? Одного молодого матросика нашли лежащим на палубе, с перекошенным судорогой ртом и с застывшим взглядом, устремленным к полной луне. Другой лежал с запрокинутой головой, парализованный на одну сторону – именно этой стороной он был обращен к небу. Несколько месяцев прошло, прежде чем они к нормальной жизни возвратились. Вот так. А вообще дикие народы совершают в честь луны жертвоприношения, чтоб ее умилостивить. Американские индейцы во время лунных затмений предаются трауру. Они считают, что их добрый друг заблудился, выбегают из хижин, поют песни и кричат, чтобы привлечь внимание луны и помочь ей найти правильный путь… Красивая луна. Такую и Васильковский не нарисует.
– Считаешь, ваш Васильковский хороший художник?
– На мой вкус – ничего. Только ведь он портретист в основном.
Турецкий вспомнил картину Васильковского в своем номере. Портрет Гагарина. Картина Турецкому сразу не понравилась. Но только сейчас он понял почему. Она на редкость, совершенно, абсолютно не подходила под интерьер, в котором все остальное было органично. Что бы это значило?
Васильковский был художником и скульптором. И еще Васильковский был местной знаменитостью.
Турецкий прежде про него не слышал и сунулся в Интернет – ссылок оказалось немного. Большинство из них указывало, что Васильковский – портретист. И все, никаких выставок на Западе, никакой скандальной известности. В городе, однако, о нем были высокого мнения. О, Васильковский, закатывали глаза все, у кого Турецкий о нем спрашивал, Васильковский – это маг!
Турецкий навел справки, изучил всю возможную информацию. И понял, что был слеп. Он нашел телефон мастерской Васильковского в городском справочнике, созвонился, представился и сказал, что, возможно, купил бы пару-тройку работ, дабы украсить интерьер издательского дома. Или заказал бы новые. Например, пару своих собственных портретов, выполненных в разной манере. Как это – в разной, удивился Васильковский. Вам виднее, вы же художник. В результате этой творческой дискуссии Васильковский пригласил заехать.
Художник жил в старинном здании, бывшем особняке графа Шувалова – с обширными внутренними помещениями, которые, находись они в центральной, респектабельной части города, давно бы приспособили под аренду офисов – может, когда-то так и будет, но пока что тут были склады – неизвестно чьи, неизвестно с чем. В крыле, где была квартира и мастерская Васильковского, шла винтовая лестница. На узкой двери прикреплен листок бумаги, на котором карандашом выведено: «Звонить». Турецкий пожал плечами – звонок и так был на самом виду. Он позвонил, и дверь открыл невысокий человек в синем рабочем халате – сам Васильковский.