Прощёное воскресенье
Шрифт:
— Поклялась, как не поверить? И к тебе без обиды.
— Без обиды?! — Родион судорожно сглотнул слюну. Жуткое чувство стыда окончательно перебило всякую осторожность. — Ты кого хочешь понудишь поклясться! Мстишь мне! Мстишь, боров!
— Прекратите! — оборвал его Боровик. — Пред- седатель следственной комиссии ищет правду, а не сводит с вами счеты!
— Какую правду? Где ищет? — спросил из-за спины Родиона невозмутимый Мордухович. — У гулящей бабенки? Нашел себе осведомителя! Довольно обсуждать трагедии чужих постелей — в Тальниках видели разведку
Медленно, как-то боком, поднялся председатель ревкома. Первое, о чем он успел подумать: «Приговора Добрых не будет…» Потом Лазарь Лейбыч понял — не это сейчас главное. Какое-то время он досадливо рассматривал Мордуховича немного выпученными глазами и спросил:
— Ты не шутишь, Ваня? Нынче всякий народ по тайге шастает, спутать могли.
— Офицеры! — Мордухович дал понять, что другой правды у него нет. — Двое наших везли пакет. Под одним коня убили. Который доскакал, ждет в коридоре. Звать?
— А как же? Зови! Да, с пленными проблем не возникло?
— Тюрьма свободна. Караул снят. Кстати, Чумных, в попа поручил стрелять вашему шурину. Смазал с пяти саженей. Думаю, нарочно.
— Ну! — взволновался Чумных.
— Что ну?! Сам пристрелил!
— Митяя?!
— Попа. В другое время и Митяя бы не пощадил. Трус!
— Ему ж не привычно по попам-то…
— А мне привычно? Середины в нашей борьбе нет!
Он вышел. Никто больше не смотрел на Родиона с подозрением. Он сидел потерянный, занятый своими мыслями, постукивая пальцами по деревянной кобуре маузера.
Зайцев нервно прошелся вдоль стола. Председатель ревкома еще никак не мог освоиться с тем, что белые совсем рядом, и решения надо принимать сейчас, немедленно, а не завтра, или того лучше — послезавтра.
— Сутки ходу, — бормотал Лазарь Лейбыч. — Зубко, где ваша разведка? Вы же специально посылали людей! Просмотрели или пропьянствовали?! Под трибунал пойдут, сволочи!
— Тайга. Она широкая, — возразил Зубко, ничуть не убоявшись угрозы. — За всеми не уследишь. Забыл, когда спал.
Дверь открылась, вошел прогонистый, серьезный мужик в стеганке. Встал навытяжку, уставившись на. Зубко внимательными глазами. Сказал:
— Здрасте, товарищи командиры! Я — Скоб- цов. С боевым поручением!
Снял собачью шапку и оказался лысым, как колено, только у самых ушей курчавились редкие волосенки.
— Дайте пакет! — Зайцев протянул руку.
Боец с готовностью сунул ладонь за пазуху, однако вспомнил про что-то важное, задержал ее там и спросил:
— Вы-то кто будете?
— Зайцев, давайте! Что копаетесь?
Окрик посыльного с толку не сбил. Он закатил к потолку глаза, подумал и согласился:
— Все верно — звериная фамилия. Такую называли. Возьмите, товарищ Зайцев.
Председатель провел длинным ногтем по склейке, но прежде чем вынуть письмо, спросил:
— Разведку белых не видели?
— Не, первый видел Линьков. Тут случай или умысел ихний, точно не скажу. Прямо за деревней повстречались. Четверо их было. Кони у них не свежие.
— Почему так решили? —
— Гоняться не стали. Сразу палить начали. Серый под Линьковым опрокинулся. Линьков кричит страшным голосом. Кому охота под конем смерть принимать?
— Дальше?!
— Дальше чудно получилось: усю жизнь моя Крапива тайгу шагом меряла, а тут сообразила. Понеслась, крыльев не надо. Только на Дергуне, где ключ под скалой зиму живет, дух перевела. Не погнались они. Плохие, должно, кони…
— Идите, Скобцов, — распорядился Зайцев. — В третьем кабинете получите паек.
Боец поклонился, показал членам ревкома самую голую часть головы, подмигнул Мордухови- чу и вышел из кабинета. Внимание переключилось на Зайцева, читавшего донесение. Он сделал это дважды. Потом некоторое время сидел, придирчиво рассматривая исписанный торопливым почерком листок с бледной печатью на размашистой подписи. Настроение у председателя было скверное. Лазарь Лейбыч чувствовал себя неизлечимо уставшим. В голову приходили мысли о никчемности своего присутствия в революции. Хотелось все бросить, сослаться на болезнь и уехать в Одессу. Отец держал на окраине города мастерскую. Он был хороший сапожник и говорил отбившемуся от рук сыну, не вынимая изо рта гвозди:
— Люди всегда будут иметь нужду в хороших сапогах. Хороших революций не бывает. Когда общество выздоравливает, они проходят, как насморк. Нет революции, что делать революционерам?
Лазарь был так молод, что имел собственное мнение. Он дважды побывал на каторге и вместе с чахоткой приобрел большой опыт революционной борьбы.
С тех пор прошло не так уж много лет. Отец, должно быть, еще живой. Мудрый еврей никогда не ломил цену за свою работу, потому его уважали и во время погромов на лавку Лейбы Зайцева только мочились. Это можно было пережить…
«Уступи, папа, мне свои заботы», — подумал Лазарь и сказал:
— Они идут со Сретенки. Триста сабель. Пять пулеметов. Пушки бросили на перевале. Ревкому приказано организовать оборону города и уничтожить противника. Командиром объединенного отряда назначен… — Тут Зайцев оглядел всех внимательным, строгим взглядом, словно читал собственный приказ о назначении командира объединенного отряда. — Добрых Родион Николаевич!
— Что?! — сорвавшимся голосом выкрикнул Зубко. Протянув широкую ладонь с растопыренными пальцами, потребовал — Дай взгляну! Да-а-а! Я несогласный!
Он оглядел членов ревкома, ища поддержки, но все как-то рассеянно отводили глаза, откликнулся только Чумных. Илья буркнул негромко, однако с сердцем:
— Стоило зря языком чесать?! Пустой разговор получился!
— Несогласный я! — вскочил Зубко.
Рывком расстегнул верхнюю пуговицу габардинового френча и настоятельно потребовал:
— Давайте обсудим! В чьи руки отдаем судьбу города?! Я ему не доверяю! Он нас обманул…
— Чем будем офицеров встречать, Зубко? — спросил сквозь зубы Иван Мордухович. — Огнем или склокою? Да помолчите вы! Вас как из печи вынули. Остыньте!