Прощеное воскресение
Шрифт:
Метрах в десяти от Александры и Ксении вздрагивали кусты орешника, и было слышно, как там, за кустами, перекапывают землю, разбивают ее пересохшие пласты.
— Петя! — громко окликнула Ксения. — Петь, твой приятель Витя-гад в Семеновке под поезд попал?
— Кажись, — нехотя отвечал Петр, выходя из-за орешника. — Кажись, в Семеновке, я его за ноги не держал.
— Когда кол ему промеж ног забивал, то держал, а в Семеновке не держал? — насмешливо и вместе с тем как-то по-свойски спросила Ксения.
— Не-а, люди добрые говорят: он сам под поезд запрыгнул.
— Кто это тебе сказал, Петь?
— Кто-кто, че, я всех упомню? —
Где-то далеко за поселком садилось солнце, жара ушла, дул легкий ветерок, пахло нагревшимся за день густым кладбищенским разнотравьем. Александре стало понятно, что их с Ксенией разговор ушел от Адама, и здесь, на кладбище, возобновить его не удастся. Петр помешает. Ну, ничего, они ведь скоро возвратятся в дом, и еще будет вечер, и будет ночь… И то, что захочет рассказать Ксения, она расскажет, а о чем умолчит, на то ее воля, она имеет такое право.
— Мы в выходной с батей сюда придем, орешник лишний вырубим — могилки солнца не видят, и всю траву скосим и уберем, а то позарастало — срам! — сказал Петр. — У наших могилки ухоженные, а другие, как сироты.
— Правильно, Петр, дай Бог вам силы! Очень правильно. Я вот пол-Европы пропахала, а таких неухоженных могил, как у нас в России, нигде не видела.
— Я тоже слышала, что у них порядок, — вступила в разговор Ксения, — а это для живых важнее, чем для мертвых.
— Петр в курсе, мой штурмовой батальон морской пехоты форсировал Северную бухту Севастополя на немецких гробах. Да, пробились мы в рукопашной через Мекензиевы горы, скатились к воде, а там штабеля новеньких немецких гробов — для будущих потерь они специально приготовили. Группировка у них в Севастополе была большая, тысяч семьдесят. И наш комбат Иван Иванович приказал использовать эти гробы как плавсредства.
— Как лодки, что ли? — удивилась Ксения.
— Как лодки. И такие гробы они для своих сделали отличные — без щелей, без зазоринок, лакированные. Лишь один утонул, а на остальных мы славно переправились со всей своей амуницией. Мне достался генеральский, роскошный гроб. Даже два. В один я свои медицинские причиндалы загрузила, а во втором сама поплыла. Так мы и переправились через бухту — на самом рассвете, в молочном тумане — и ударили немцев в их глубокий тыл. Северную бухту они считали непреодолимой преградой… Преодолели с их помощью.
— Точно, — подтвердил Петр, — про то у нас все рассказывали, а потом смолкли. Вроде большому московскому начальству не понравилось, что на гробах: мол, не по-советски. А все думали, счас весь батальон орденами увешают, Героями…
— Ты и про это знаешь? — удивилась Александра.
— А че я? У нас все тогда знали. На фронте как слух летит — от уха к уху, и в момент все в курсе…
— Пошли домой? — спросила Ксения Александру, собирая со столика.
Сердце Александры дрогнуло: Ксения пригласила ее идти «домой», как само собой разумеющееся. Не к ней домой, а как бы в их общий дом. «Если Адам прожил там четыре года, а моя душа всегда была с ним, то, значит, Ксения выразилась точно, сказала именно так, как хотела сказать».
— Пошли домой, — с благодарной радостью согласилась Александра.
— И я с вами, — сказал Петр.
Пока они шли по пыльной дороге от кладбища, Александра и Петр вспоминали фронт. Они еще не понимали тогда, что эта тема останется для каждого из них одной из основополагающих и сокровенных на
Боковым зрением Александра присматривалась к Петру: парень рослый, мосластый, ручищи загребущие, а в серых глазах тот вечный холодок, который навсегда остается в глазах у тех, кто близко видел смерть, а говоря без обиняков, у тех, кто убивал людей. Своих или врагов — не имеет значения. У тех, кто убивал, что-то сдвигается в душе и остается сдвинутым навсегда — это Александра хорошо знала. Слава Богу, ей не пришлось убить ни одного немца. Спасать спасала, а жизни никого не лишила.
— А ты иди босиком, — посоветовала Александре Ксения, — как я. Дорога ровная, пыль теплая.
Александра разулась, связала туфли шнурками и перебросила их через левое плечо.
— Боже, как хорошо! Какая ты умница, Ксень!
Теплая дорожная пыль продавливалась между пальцами. Шагать босиком было так приятно, что Александра на какой-то миг ощутила себя маленькой девочкой, бегущей босиком по тропинке вдоль Амура, в том месте, где впадает в него Зея и идет полоса воды более темная, чем все зеркало реки, а посреди Амура-батюшки плывут в маленьких лодках почти игрушечные издали китайцы. Рябая, темная полоса воды двух слившихся рек так и встала у нее перед глазами. Тогда они с мамой еще жили в Благовещенске-на-Амуре, и в городском саду духовой оркестр часто играл вальс «Амурские волны». В Благовещенске они с мамой долго не задержались, а вот картинка тех мест осталась в памяти на всю жизнь.
— Ну пока, морская пехота! — попрощался Петр у Ксенииного дома. — Когда обратно?
— Утром.
— Так я тебя захвачу.
— Во сколько?
— Часиков около семи. Загружусь и подъеду.
— Очень хороший человек, — сказала Ксения вслед Петру. — Мне всегда помогает, да и не только мне, всем. Открытая душа.
— Да-да, — безучастно сказала Александра, думая о звериной тоске в глазах Петра, о том, что в батальонной разведке каждый день висит на волоске, на удаче, на силе, на ловкости, а за четыре года ой-е-ей в скольких переделках пришлось побывать, и все, как правило, со смертельным исходом для той или другой стороны. И теперь Петру с этим жить. Война, конечно, разъединяет людей на врагов и своих, на тех, кого нужно убивать, и тех, кого нужно защищать. Но разъединяет не полностью и не навсегда.
X
— Давай-ка сначала мух выгоним, потом полы вымоем, хорошо? — предложила Ксения, когда они вернулись домой.
— Давай, — с готовностью согласилась Александра.
В четыре руки, размахивая вафельными полотенцами, они быстро выгнали из обеих комнаток всех мух и закрыли окна.
— А теперь я полы вымою, — сказала Ксения, — и будет у нас с тобой чистота и порядок!
— Чего это ты одна? И я, давай и мне тряпку, — потребовала Александра.
Ах, как ловко, как дружно, как чисто вымыли они полы во всем домике!
— Скоро стемнеет, откроем окошки, сделаем сквознячок. Мухи на ночь не налетят, а комаров нет, июль, пересохли от жары у них крылышки. Сушь. Но, как говорят старушки, грех жаловаться: и ранняя, и поздняя весна прошли с большими дождями, урожай должен быть, — радостно сказала Ксения и добавила с горькой иронией: — Там, где посеяли, конечно.
— А я бы пошла с тобой в разведку, ты настоящая, Ксень.
— Спасибо, — смутилась молодая хозяйка, — не преувеличивай, я самая обыкновенная.