Просека
Шрифт:
Седая бухгалтерша докладывает директору, что наряды на разгрузку керамической глины у неё имеются, но расчёт она ещё не успела сделать.
— Что вы хотите от нас? — строго смотрит бухгалтерша на меня. — Вы работу недавно кончили, а у нас рабочий день начинается в девять. Прикажете в одну минуту вас рассчитать? У меня десятки бригад ждут очереди! Невозможно просто!
— Идите в бухгалтерию, сейчас рассчитают вас. — Директор кивает, улыбается.
В бухгалтерии насчитывают нам семьдесят четыре рубля девяносто копеек. Нас четверо, каждому по четырнадцать с копейками.
Мы
— Вот какие расценки, — а вы думали, по тысяче получите.
Унылые, бредём к студгородку.
Днём я поднялся к Иваненко. Он выслушал меня.
— Чудаки! Зачем вы шум подняли? Я ж тебя предупреждал: не цапайся с ним вначале, и потом всё пойдёт хорошо.
— Как так? — Я не понимаю.
— Вот тебе на! Как будто ты не знал его раньше. Надо было показать ему, что вы тихие, спокойные ребята. Раз, два он заплатил бы вам мало, а потом бы начал больше платить. Какой чёрт понёс вас в контору? Теперь на себя пеняйте.
— Значит, он жулик, — говорю я угрюмо. — Ну мы ему покажем! Он у меня узнает. В прошлом году он выписывал нам денег больше, чем мы заработали, и часть брал себе? Так? Мы возьмёмся за него! — ударяю кулаком по столу и сажусь, соображая, что предпринять.
Иваненко приносит чайник. За окном висит сетка с продуктами. Он угощает меня.
— Не связывайся ты с ним, — говорит мой бывший бригадир. — Конечно, если хочешь убедиться, что я прав, напиши хоть в газету, хоть прокурору. Какие у тебя факты? Что ты докажешь? Что прошлогодний снег был грязней нынешнего?
— Он жулик. И люди найдут способ его наказать.
— Какой способ? Ты — дитя. Ты ничего не докажешь. Потому что он не жулик, а крохобор, понимаешь? Жулик-крохобор, а такого так просто не усечёшь: надо долго, может год целый, наблюдать за ним, собирать факты, иначе сам же в дураках останешься.
— И ничего с ним сейчас не сделать?
— Ничего. Ну, скажете, давал он пустую ведомость, а он скажет, да, я виноват, но я желал, чтоб вы поскорей получили деньги. И всё. Ешь колбасу. Вот сало. Тебе побольше заварки?..
Я плюнул на Ивана Ильича. Когда, подняв воротник болконцевского пальто, в меховой шапке прохожу мимо конторы базы, случается, встречаю Ивана Ильича. Он не узнаёт меня. Будь он хоть чуть помоложе, я бы расправился с ним…
Я стал раздражительным, постоянно сдерживаю себя. Через неделю зачётная сессия, а у меня не сданы работы по теормеху, сопромату.
Не сделаны два чертежа. Неделю никуда не выхожу из комнаты. День и ночь сижу за столом. Отвожу чертежи в институт и сдаю зачёты.
Получаю из дома письмо. Мама волнуется, почему долго не пишу. Настраиваю себя на нужную волну, в две минуты письмо готово.
Миша Яковлев хочет переходить на электромеханический факультет. Там надо будет ему досдавать какие-то предметы.
Из всех, кто начинал жить со мной в этой комнате, останется один Бес. Бес и я. Великолепно. Надо бежать куда-то. Иначе я буду уже не я, а кто-то другой, и тогда возненавижу себя.
Заглянул в библиотеку, где давно не показывался. Приветливая библиотекарша встречает
— Где вы пропадали? Я уже думала, не случилось ли что с вами? А где ваш брат?
— Брат?
— Извините, это я вас братьями называла. Вы всегда такие важные были.
— Мы важные?
— Да. Вам опять что-нибудь из истории?
— Нет. Я просто посмотрю журналы.
Усаживаюсь в маленьком читальном зале. Я не стараюсь найти в художественном произведении ответа, как жить. Я убеждён: никто подсказать мне не может. Я ищу в журналах хоть какого-нибудь человека, старого или молодого, который переживает что-то подобное, что творится со мной. Но сопереживать мне не с кем. То про жуликов пишут, которые становятся порядочными людьми. То директор завода почему-то не желает устанавливать новую машину в цехе, преследует конструктора, конструктор идёт в райком, оттуда приезжает комиссия, и всё решается хорошо. Другой герой бросает молодую жену с ребёнком, едет на восток, встречает на пароходе журналистку, влюбляется в неё, но она узнаёт о его жене, ребёнке, обзывает его негодяем и убегает от него. И он, убитый горем, едет дальше. И автор показывает вагон-ресторан, за столиком никого нет. Полночь. Герой сидит один и пьёт вино. Должно быть, впереди его ожидает одиночество. И всё. Ничего не понимаю…
Сдаю журналы, иду к студгородку. Всё вокруг покрыто снегом. Ветки деревьев оделись толстым слоем инея. В парке тихо. На Муринском сажусь в трамвай и еду. Куда? Не знаю.
Скоро Новый год. Народ всюду с покупками. Все возбуждены, а я равнодушен ко всему. Вспоминаю родителей, и ужасно скверно на душе.
Возвращаясь однажды из города, читаю объявление, приклеенное над окном в трамвае. Приглашаются на работу в Магадан и Магаданскую область врачи, инженеры и рабочие всех специальностей. Обращаться по адресу: Казначейская, 11. Я читал где-то или слышал, будто в Магадане открылся горный техникум. Решаю ехать туда. Баста. Иначе пропадёшь: будешь только рассуждать, мучиться. А надо меньше философствовать, а действовать. Назавтра я еду на Казначейскую.
Контора в полуподвальном помещении, в приёмной человек пятнадцать. У мужиков физиономии дублёные, голоса грубые и хриплые, видно, что они успели побывать в неблизких местах.
Женщина в меховой шубе с золотыми зубами дымит папироской и рассказывает соседу:
— Я глупость сделала, что уехала оттуда. Очень жалею. Знаете, как там говорят: «Европа, Европа!» Пожила я полгода в этой Европе. Хватит с меня… — Она резко бросает окурок в урну, начинает что-то шептать соседу.
Моя очередь. Сухощавый инспектор по кадрам выслушивает меня.
— Да, простым рабочим мы можем вас взять, — говорит он, — подавайте документы.
Снимаю копию с аттестата зрелости. Получаю характеристику. Сдаю документы, прохожу медицинскую комиссию — всё великолепно.
В следующий раз мне говорят:
— Теперь ждите. Мы вас пригласим.
Домой ничего не сообщаю. Напишу, когда буду уже в Магадане.
Новый год встречаю в своей комнате. Никому из приятелей не говорю о принятом решении.
На Казначейскую улицу не приглашают, еду туда.