Прошлое и будущее

Азнавур Шарль

На следующий день заботу о нас взяло на себя семейство Дейглан. Отец, выходец из Франции, был знаменитым и признанным композитором, мать, Жанина Сюто — известной актрисой, а дети — симпатичными молодыми людьми. Между нами завязалась дружба, и мало — помалу семья Дейглан ввела нас во влиятельные круги Монреаля. Там мы познакомились с молодыми красотками, что в значительной мере увеличило нашу привязанность к стране. За нами довольно быстро закрепилась слава бабников. Доказательством служит то, что Сюзанна Эвон, в то время бывшая немного ханжой, когда ее спрашивали о нас, делала вид, что с нами не знакома, боясь, что это повредит ее репутации.

Слух об успехе наших выступлений дошел до хозяев заведений восточной части города, где располагались франкоговорящие кварталы. Среди этих людей встречались и такие, кому был запрещен въезд во Францию, и они занялись клубным бизнесом в Канаде, не переставая осуществлять и другие, гораздо менее презентабельные виды деятельности. Некоторые из них, испытывая определенную ностальгию, открыли залы для танцев под аккордеон. Они выписывали из Франции известных аккордеонистов, таких как Фредо Гардони и Эмиль Прюдом. Одними из таких хозяев были братья Мартен — Мариус, владелец кабаре «Пояс со стрелами» на улице Сент — Катрин, и Эдмон, который вместе с братом и Виком Котрони содержал «Золотого фазана» на улице Сен — Лоран. Оба эти персонажа, кстати, довольно симпатичные, были хотя и католиками, но далеко не ангелами. Однажды вечером Эдмон, самая артистичная натура из всей «банды», явился в «Латинский

квартал» своими глазами поглядеть, можно ли извлечь какую-то выгоду из этих двух крикунов. Он тут же предложил нам долгосрочный контракт в своем кабаре, где надо было начать выступления через три с половиной недели. Прежде всего, мы захотели увидеть, как выглядит заведение. Встречу назначили на следующий день. Обильно поужинав у Эдмона, мы провели рекогносцировку. Это было нечто вроде ангара в форме дансинга. На первом этаже — лишенный всякого шарма, безвкусно оформленный зал с огромными, невероятно уродливыми фресками на стенах, изображающими головы с физиономиями висельников, кругом развешены десятки дамских шляпок, а посередине — огромная танцевальная площадка, окруженная бархатными лентами и похожая на боксерский ринг. Местечко больше походило на притон, чем на кабаре. Когда я сказал Эдмону, что мы не можем выступать на этой сцене, которая таковой вовсе не является, его брови поехали вверх и приобрели форму восклицательного знака: ведь он удвоил сумму, которую нам платили в «Латинском квартале». «Подумайте хорошенько, — посоветовал Эдмонд, — на каждом спектакле в зале будет семьсот человек, в то время как там, где вы выступаете сейчас, зал может вместить только двести пятьдесят». Для нас в первую очередь были важны не деньги, важно было искусство. Но, учитывая сумму, которую он предлагал… «Так что вам надо-то, наконец?» Пришлось объяснять мне, поскольку Рош уже тихо ворковал с милым созданием, работающим в баре. Я объяснил, что дорожку для танцев надо разделить пополам, повесить полукруглый занавес, разделяющий оба пространства, чтобы не было видно его вторую и совершенно ненужную часть, и, таким образом, создать некую интимность. К этому он должен был добавить занавес на авансцене, два цветных прожектора, необходимых для создания атмосферы, и две световые пушки для освещения выступающего. Все это оборудование могло пригодиться в дальнейшем, поскольку он собирался пригласить самых популярных квебекских артистов, таких как Жак Норман, Лайз Рой и Жиль Пельрен, к которым затем должны были присоединиться Моника Лейрак, Жан Рафа — комик из Парижа, а позднее — Фернан Жиньяк, которому в то время было самое большее пятнадцать лет. Учитывая все эти преобразования, мы не смогли вовремя начать выступления, а дебютировали тогда, когда были выполнены все необходимые работы. Кроме того, нас ожидал контракт с кафе «Сосайети Даун — таун» в Нью — Йорке. Если Эдмонд Мартен соглашался на все условия, значит, он был человеком дела. Он оказался именно таким человеком и согласился на все условия, ради нас отложив дату открытия.

В деревне, без претензий

Те несколько недель, что мы провели в Нью — Йорке, позволили нам встретиться со всеми французскими артистами, работавшими там. Мы быстро прониклись взаимной симпатией с танцевальной парой — Флоранс и Фредериком. Фредерик Апкар был армянином по происхождению и очень хорошо разбирался в вопросах шоу — бизнеса. Впоследствии он сделал прекрасную карьеру в Лас — Вегасе в качестве продюсера. Зная, что мы ищем работу в городе, он добился для нас прослушивания в кафе «Сосайети Даун — таун», после которого мы получили трехнедельный контракт на время праздников. И вот, закончив выступления в «Латинском квартале» Монреаля, мы сели на поезд до Нью — Йорка, «дворца наших надежд и фантазий», чтобы приступить к новой работе. Мы уже собрались было, отгородившись шторами, растянуться на своих спальных местах, как вдруг поезд замедлил ход. В вагон садились таможенники, проверявшие паспорта пассажиров. Конечно же, для въезда в Америку нужна была виза, и, конечно же, срок действия нашей визы уже истек. Нас без лишних разговоров вместе со всем багажом высадили в чистом поле, вдали от всякого жилья. Когда мы пришли в себя, то поняли, что стоим, как два идиота, по колено в снегу, даже не представляя, что делать дальше. Есть ли на свете добрый Боженька, помогающий легкомысленным юношам? Возможно, есть. Наверное, он и принял обличье человека, который, проезжая мимо, прихватил нас с собой и довез до бакалейной лавки, стоявшей посредине «ничего». Там мы выпили какой-то обжигающий напиток, съели по «горячей собаке», немного отогрели свои кости и, что важнее всего, в срочном порядке позвонили Эдмону Мартену, который приехал и забрал нас. На следующий день нам предстояло на предельной скорости нестись за визами. Чтобы не терять время даром, Эдмон в очередной раз задействовал свои связи, и уже через два дня мы дебютировали на сцене кафе «Сосайети Даун — таун», в легендарном Гринвич — виллидже, районе артистов и музыкантов. Это было единственное кабаре, где выступали одновременно белые и чернокожие артисты. Звездами были молодая артистка Пети Пейдж, выпустившая море дисков, и юморист Джек Гилфорд, который впоследствии снялся в большом количестве музыкальных и комедийных фильмов. Был период рождественских и новогодних праздников, и людям хотелось развлечений больше, чем в обычные дни. Нас представили, как первосортных французских артистов. В то время французы пользовались в Соединенных Штатах большим успехом: Жан Саблон, Шарль Трене, Эдит Пиаф и «Друзья песни», название которых Эд Салливан, ведущий самой популярной эстрадной передачи на телевидении, никак не мог произнести правильно, объявляя: «Andnowladiesandgentlemen [32] , выступают “Шампиньоны песни”! [33] ». Радиостанция CKVL [34] выдвинула даже новый лозунг: в кои-то веки наплевать на песни на английском языке! Джек Тьетломэн, человек дальновидный, понимая, что ветер подул в новом направлении, решил уделить французской песне особое внимание. Все это называлось «Пятнадцать минут французского шансона», и, таким образом, в течение дня можно было услышать все, что тогда пелось во Франции: песни в исполнении Эдит Пиаф, Лины Маржи, Люсьена Делиля, Шарля Трене, Мориса Шевалье, Луи Марьяно, Жоржа Ульмера, Ива Монтана и Тоамы — очень популярной бельгийской певицы, рекордсменки по количеству выпущенных пластинок не только во Франции, но также в Бельгии и Канаде. А, кроме того, — десятки других исполнителей и Лина Рено с песней «Хижина в Канаде», по поводу которой один канадец, малость обидевшись за свой современный город, сказал: «Сразу видно, что она не лопатила тут снег зымой!» Готовилась новая французская революция, на этот раз на континенте, находившемся по ту сторону Атлантического океана, революция «в перчатках», оружием которой были рифмы и ноты.

32

А теперь, дамы и господа… (англ.)

33

Название ансамбля «Les Compagnons de la chanson» — «Друзья песни» — по — французски звучит как «Компаньон де ля Шансон»

34

В Северной Америке названия радиостанции обозначаются аббревиатурами (примеч.

авт.).

Итак, Франция занимала главенствующее место на афишах всего города, а мы при этом имели право только на пять песен, и ни одной больше. Представление было расписано по минутам, чтобы успеть освободить зал до начала следующего спектакля. В рождественский вечер после выступления незнакомая симпатичная молодая дама бросилась ко мне и поцеловала взасос, не спросив на то моего разрешения. Поцеловала так, что я чуть было не задохнулся. Затем, томно вздохнув, воскликнула: «Oh! Frenchkiss!» [35] и навеки исчезла из моей жизни.

35

О, французский поцелуй! (англ.)

Выступление состояло из написанных нами песен, к которым мы добавили очень удачную песню Жоржа Ульмера — «Пигаль». Не скажу, чтобы мы пользовались бешеным успехом у публики, но все же достаточно нравились ей, и наш контракт был продлен с трех недель до пяти. В последние две недели нам повезло — звездой спектакля была великолепная Сара Воган, которую мы каждый вечер слушали с замиранием сердца. Вдохновленный очень хорошими отзывами критики, наш дуэт стал отказываться от мелких предложений. То была большая ошибка, поскольку других предложений не последовало. Пора было возвращаться в Монреаль, который ждал нас с распростертыми объятиями.

Возвращение в новый «отчий дом»

Вернувшись, мы попали на строительную площадку, которая кишела рабочими! Мартен поспорил, что все будет готово ко дню открытия, и он действительно собирался выиграть пари! Всюду что-то забивали, разбивали, переносили, вешали: старый танцзал на глазах превращался в мюзик — холл районного масштаба, но делалось все с американским размахом. Высоченные молодчики, крепкие, как вековые дубы, работали не покладая рук, чтобы «Фазан» был готов к условленной дате. Вот, наконец, повешен последний занавес, и «Золотой фазан», что на пересечении улиц Сен — Лоран и Сент — Катрин, готов к премьере. Настоящую карьеру наш дуэт сделал в Квебеке. «В каждом городе, — говорил Эдмон, — есть разряд людей, никогда не посещающих кабаре. Именно их я и хочу привлечь». Если честно, то ему нечего было опасаться: заведение находилось в очень популярном районе, и я был уверен, что посещать его будут только местные завсегдатаи. С тех пор я научился не делать поспешных выводов. В первый же вечер все столики были заняты, вместо пива подавали шампанское, а в зале то и дело мелькали дорогие меха, вечерние туалеты, на руках сверкали драгоценные камни. Завсегдатаев Эдмон поместил вдоль стен зала. Случайные посетители не допускались, им нечего было делать рядом с людьми из «высшего общества»: интеллектуалами, студентами, будущими адвокатами, врачами — многие из которых, такие как Рене Левеск, например, впоследствии стали министрами и заняли ответственные посты в администрации провинции. Вечер удался на славу, это был настоящий триумф. Эдмон в тот вечер был на седьмом небе и даже ничего не пил.

Второе представление имело такой же успех, только публика на этот раз была попроще. Неплохое начало. Мы с Жаком Норманом решили, что пора отходить от обычных номеров мюзик — холла и придумывать что-то новое. Было решено сделать финал с участием всей труппы. И теперь каждую неделю мы вместе с канадскими артистами исполняли совершенно новый финал — попурри на тему самых известных французских песен к огромному удовольствию зрителей, которые хором подхватывали припев. В перерыве между песнями нас постоянно приглашали к своим столикам клиенты, с которыми мы по ходу дела перезнакомились. Некоторые из них даже посылали нам на сцену стаканчик — другой, и мы выпивали их во время исполнения попурри. При таком темпе мы с легкостью необыкновенной заглатывали по двадцать пять — тридцать порций виски за вечер. Я и Рош, мы оба хорошо переносили алкоголь, и в этом была главная проблема. Если у меня вдруг начиналось учащенное сердцебиение, то я относил это скорее к переутомлению. И все же мои друзья начали беспокоиться и посоветовали обратиться к семидесятилетнему врачу — французу, который с незапамятных времен жил в Монреале. Доктор Дюфетрель задал мне много вопросов о работе, о том, сколько часов в сутки я сплю, что ем и пью, но при этом воздерживался от каких бы то ни было комментариев. Бегло осмотрев меня, он открыл необъятный шкаф, на полках которого стояли целые батальоны ликеров и алкогольных напитков всех видов и мастей, и предложил, как француз французу, выпить вместе с ним по стаканчику за дружбу. Я впервые в жизни попробовал банановый ликер — ужасный на вкус сладковато — тошнотворный напиток. Когда я поставил на стол пустую рюмку, он сказал, глядя мне в глаза: «Если вы хотите в полном здравии дожить до старости, то эта рюмка должна быть последней». «Последней на какой срок?» «Чтобы очистить ваши сосуды от алкоголя, который их отравляет, потребуется не меньше трех лет». В течение следующих трех лет я не выпил ни одной рюмки. Я отказывался даже от конфет, в которых содержался ликер, но три года спустя… Однако, это отдельная история!

Гимн любви

В то утро все крупные заголовки и передовые статьи средств массовой информации были посвящены одному сенсационному событию — падению самолета, в котором летел Марсель Сердан, в то время как Эдит с нетерпением ждала его в Нью — Йорке. Я был в Монреале, когда узнал об этом. Понимая, что в такой ситуации ей нужна будет дружеская поддержка, попросил несколько дней перерыва и помчался в Нью — Йорк. В номере Эдит, где собралось все ее окружение, царила похоронная атмосфера. Она вот уже два дня не выходила из спальни, сидела там в полной темноте, ничего не ела и не пила. Оба дня «Версаль» не работал. На третий день Эдит вышла к нам, как сомнамбула. Она сама очень коротко остригла себе волосы и была похожа на Жанну д’Арк перед сожжением на костре. Бледная, но решительная, направилась к своему дирижеру и оркестровщику Роберу Шовиньи и потребовала сделать аранжировку песни, которую собиралась исполнить в тот же вечер.

Зал «Версаля» был переполнен, ни одного свободного места, пришлось даже подставлять дополнительные стулья, которые мешали проходу официантов. Новость о гибели Марселя, великой любви Пиаф, была на первых страницах всех газет. Поэтому, кроме почитателей Пиаф, набежала толпа любопытных, которые до того момента ничего не слышали о воробушке с парижской мостовой, откликавшемся на забавное имя Пиаф. В зале царила странная, приглушенная атмосфера, люди разговаривали почти шепотом. Убавили свет, и воцарилась тревожная, трагическая тишина. Эдит была бледна, но вышла на сцену твердым шагом. Сначала исполнила несколько песен из обычного репертуара, затем оркестр сыграл короткое вступление, и над залом воспарил мощный, горячий и волнующий голос Эдит:

Даже если синее небо рухнет на нас, Даже если расколется земля, Что мне за дело — ведь ты меня любишь, На остальное — наплевать.

Это был «Гимн любви», большой любви, ушедшей, но вечно живой. Гимн, который она по умолчанию посвящала Марселю. Ее голос, идущий из глубины души, привел публику в оцепенение. Все — персонал, зрители и даже те, кто ни слова не понимал по — французски, — были потрясены. Женщины плакали, мужчины тоже. Когда она допела, установилась гробовая тишина, казалось, что время остановилось, и вдруг зал в едином порыве встал и стоя аплодировал так громко и так долго, что эти аплодисменты, наверное, были слышны даже на Таймс — сквер. Они рукоплескали Эдит Пиаф, но и Сердану тоже — не стоит этого отрицать. А мы, ее близкие друзья и поклонники, сидевшие в маленькой боковой ложе за прожекторами, все без исключения плакали.