Прошлой осенью в аду
Шрифт:
Я не могла оторвать глаз от сотворенного Беком неба, а сквозь небо начала проступать уже какая-то картина: круглые кроны деревьев, тени под ними, холмы, плохо различимый в зелени белый дом, дорога. Все было будто знакомое, но я не могла вполне ничего рассмотреть – и не могла насмотреться. Нельзя было насмотреться, как нельзя надышаться ни перед смертью, ни вообще никогда.
– Я говорил, Юлия, что ты будешь со мной, – самодовольно заявил Бек. – Ты ведь рождена для иной жизни. Бежать в школу, толкаться с головной болью в троллейбусе, слушать декламацию Гультяева... Фу! А еще беременная Вихорцева... Не ходи к ним больше.
На Гарри Ивановиче не было уже ни черного пиджака из синтетики, ни
– Я не могу без красивой женщины. Война, политика, религия даже, искусство даже обойдутся без женщины. Но магия! Я уперся, Юлия, в стену, и чтоб сквозь нее пробиться, мне нужен инструмент – не железо, не камень, всего лишь твоя душа. Тебе на так называемом этом свете делать нечего – грубые заботы, болезни, дураки. Скорая старость и смерть заберут тебя, как и всех прочих, в свою зловонную общую яму. А стать бессмертной, всегда молодой? Не чувствующей тяжести недужного тела? Надо только захотеть! И знать. Я знаю много, мне теперь ты нужна, нужна твоя стихийная энергия, интуиция, чуткость. Ты нежна и изменчива, как перламутр, ты решительна и поэтична, у тебя бешеное воображение. И потом, ты глуповата. Я-то мудр и сведущ, поэтому нужно добавить обязательно немного глупости, как пол-ложечки сахару в суп. Не обижайся! Если б не твоя глупость, я никогда не обратил бы на тебя внимания.
– Все! Я поняла! – вскричала я. – Значит, я должна стать ведьмой? Этакой кудластой стервой, которая совокупляется с козлами и чертями? И у меня вырастет хвост?
Я была вне себя от злости. Первое очарование ясного неба, расстилавшегося то ли передо мной, то ли во мне, прошло. К тому же раздражало, что я никак не могла разглядеть дорогу и белый домик. Даже, казалось, чем больше я на них смотрела, тем они становились смутнее и призрачнее. Обман, все обман!
– До чего вульгарные представления! – сморщился Бек. – Так и прет из тебя училка и программа средней школы. Ну, посмотри на меня! Похож ли я на черта?
– Похожи! Как раз похожи! У вас ноги козлиные, я сама видела. Даже репьи к ним пристали.
– Что ты городишь, Юлия! Где же козлиные? – не согласился Гарри Иванович и выпростал из буро-пурпурных складок левую ногу – голую, белоснежную, идеальной формы. Он покрутил ею в воздухе и даже пошевелил пальцами с жемчужными розовыми ногтями.
– Это не ваша нога, – запротестовала я. – Вы – зрелый мужчина, руки вон какие волосатые. А эта нога скорее бабская.
Бек вздохнул, спрятал белую ногу и выставил другую, покрепче и посмуглее, но тоже левую и тоже идеальную.
– Эта подходит?
– Да сколько их там у вас! – изумилась я.
– Сколько хочешь. И какие хочешь.
– Значит, там есть и меховая, с копытом!
– Ну, есть. И что? Да она еще тебе больше всех прочих нравиться будет! Все в наших руках, Юлия. Я же говорил: теперь все будет, как ты захочешь. Тело – это тьфу, косная шкурка. Если уж у тебя такие низменные вкусы, выбирай любого голливудского скомороха. Из мешка с мясом, от которого вы, дуры, с ума сходите, я поднапрягусь, вытолкаю слепую, актерскую, слюнявую душонку и предстану перед тобой прекрасным идиотом. Хочешь? У, вы все этого хотите! Не понимаете, что могучая душа всевластна, а прочее – только платье. Сама быть может, желаешь переодеться? Меня, например, ты, какая есть, вполне устраиваешь, я-то не дурак. Зато ты... Не девочка ведь – сколько годков-то? Что-то убрать, что-то подтянуть? Чтоб не отвлекаться потом на чепуху. Потом – за работу! Учиться, учиться, учиться, как завещал великий Ленин!
– У меня и без вас высшее образование, – возразила
– Милая, прелестная дурочка! – захохотал Бек. – Тебе надо учиться. Тайное знание наполнит тебя, и ты станешь властвовать над душами, над материей, над временем! Что перед этим все утехи плоти! Ты забудешь о них. Совокупляться с козлами! Зачем? Разве что на досуге... и то полезнее в картишки переброситься. Но если уж ты так чувственна – это случается с очень нервными натурами – то пожалуй. Я сам дам тебе неслыханные наслаждения. Ноги мои ты уже видела – выбирай любую! И все остальное – тоже! Какое хочешь! Прямо сейчас ты познаешь оргиастические восторги древних таинств...
Гарри Иванович решительно рванул с плеча золотую пряжку, придерживающую бурые одежды. Те поползли вниз, но я так и не увидела никаких оргиастических чудес, потому что кто-то дернул меня за рукав и сказал в ухо:
– Не соглашайтесь, ради Бога!
Я оглянулась и увидела Агафангела Цедилова. Откуда он тут? Правда, когда я всматривалась в ускользающую и чудную картину с белым домиком, мне казалось, что по дороге кто-то идет. Вроде бы высокая женская фигура в белом… Теперь я убедилась, что шел Агафангел. Он был как раз в белом плаще – не в том, с хлястиком, в каком я видела его в троллейбусе, но в древнем, вроде простыни. Край плаща развевался, и из-под него торчали длинные худые Агафангеловы руки, очень памятные мне по лежанию его в моей кровати.
– Не соглашайтесь, Юлия! – убеждал Агафангел и выглядывал из-за моего плеча встревоженно и боязливо.
– Снова ты! – рявкнул Гарри Иванович, придерживая свои одежды у пояса, чтоб не свалились совсем. На его жилистой шее и ворсистой худой груди сверкали бесчисленные амулеты.
– Я обещал, что буду рядом, Геренний, – кротко ответил Цедилов. – Не всегда могу тебя одолеть, но и молчать не стану... Как ты тут все устроил, декорации красивые состряпал. Кажется, это Тибур? Я-то не знаток дорогих дачных мест. Раз Тибур, значит, тоскуешь по себе первородному, первоначальному, тому, кого схоронила недогадливая родня. А ты только что тогда вполз в невинное тело вифинца, лежавшего в лихорадке!
– Нашел, чем укорять, – усмехнулся Бек. – То гнилое тело не протянуло и двух лет! И все потому, что я схватил по неопытности первое попавшееся. Зато потом был крепкий эфиоп, и я спокойно трудился до его почтенной старости. Именно трудился, в отличие от тебя. Это труд и почти мука – вторгаться в тайны, расчленять элементы и творить из них иное. Я-то слинял по крайней мере дюжину раз, но ты! У тебя та же мерзкая молодая рожа, с какой ты торчал около моей Юлии. И снова тут?
– Но это другая Юлия! – вскричал Цедилов. Они вспомнили наконец-то и обо мне и уставились на меня во все глаза.
– Какая же другая? Та самая! – не согласился Бек. Я не понимала, о какой другой Юлии они говорят, и перед этими двумя задрапированными фигурами стояла столбом в своем школьном деловом костюме, в голубенькой блузке и в домашних тапочках. Несмотря на тапочки, Бек решительно опознал меня и довольно грубо схватил за руку (кстати, свои бурые ризы он уже сумел кое-как напялить и даже пряжку прицепил).
– Юлия Присцилла! – объявил он. – Моя Юлия. Она будет со мной всегда.
– Не будет. И не твоя, – не унимался Цедилов. – Та Юлия умерла. Она не согласилась на твои богомерзкие дела. В городе говорили, что ты людей превращаешь в крыс и собак, заставляешь мертвых вещать и корчить гримасы, насылаешь язвы и безумие. Ты был проклятием, тебя хоронили с радостью, а ты уж заделался малярийным вифинцем. Юлия Присцилла? От нее осталась только кучка пепла. Ты сам сжег ее своим зельем – хотел воспламенить страсть, но в самом деле еще неопытным был. Она и сгорела заживо, проклиная тебя.