Проснись в Фамагусте
Шрифт:
— Но я не могу отпустить тебя одну!
— А я и не поеду одна. Мы возвратимся вместе. Проводи меня хотя бы до перевала, а там поступай, как знаешь.
— Теперь? Когда до разгадки остался последний шаг?! Это жестоко, девочка!
— Жестоко доводить меня до умопомешательства! — крикнула она шёпотом.
— Как ты не понимаешь?
— Хорошо, — Валенти обречённо склонил голову. — Дай мне ещё пять, от силы шесть дней, и мы вернёмся.
— Ты хочешь обследовать пещеры?
— Там обязательно должен быть проход.
— И ты уйдёшь, даже не попытавшись
— Я дал слово и сдержу его. Только шесть дней, от силы неделю…
— Ведь всё равно мы ничего не поймём, только ещё больше запутаемся в кошмарах! — она отвернулась, скрывая вновь переполнившиеся слезами глаза.
— Это так жутко — ощущать себя муравьём!
— Муравьём? Почему муравьём, дорогая?
— А разве мы не муравьи для них, Томазо? Не подопытные букашки?
— Ты думаешь…
— Да-да! — она всхлипнула, сжав кулачки. — Ты сам знаешь, к т о это…
— В том-то и дело, что не знаю. Могу лишь догадываться.
— Знаешь, — Джой указала на сверкающую под солнцем вершину. — Ты же видел их там.
— Положим, я-то как раз и не видел…
— Не надоело притворяться? — она раздражённо повела плечом. — Нет, мой дорогой, ты прекрасно все понимаешь.
20
Пороки конструкции и скрытые в материале дефекты обнаружились слишком поздно, когда ничего уже нельзя было изменить. Сначала не выдержало весло, и, едва Макдональд попытался миновать скалу, на которую их неудержимо несло, алюминиевая лопасть, чиркнув о камень, отвалившись, пошла на дно. Некоторое время почти неуправляемая лодка сравнительно благополучно влеклась по течению, натыкаясь на валуны и царапая надувные борта о всевозможные шероховатости и острые кромки.
Когда же, получив рваную рану, судёнышко накренилось и приняло сотню литров ледниковой воды, выяснилось, что резина не держит давления и драгоценный воздух невозвратимо улетучивается сквозь микроскопические поры.
— Вы имеете хоть малейшее представление о корде, о структуре эластомеров? — не удержался от упрёка Макдональд, чувствуя, что безнадёжно промок.
— А вы? — стуча зубами, огрызнулся Валенти.
— Черт бы побрал вашу выдумку! — вконец продрогший австралиец налёг грудью на приспущенный борт, отчего лодка качнулась в другую сторону и, заполоскав на стремнине днищем, вдруг легла набок.
В мгновение ока люди и груз были смыты турбулентной струёй. Их завертело в неистовом водокруте, ударило о скальный створ, где кипела нечистая пена, и понесло, то затягивая в бездонные омуты, то выталкивая на поверхность.
Первым очнулся Макдональд. Отодвигаясь от огня, порядком подкоптившего ему правый бок, он со стоном перевернулся. Едва понимая, что с ним, уставился на озарённый багровыми отсветами каменный свод, откуда срывались, падая в гулкую пустоту, тяжёлые, как стальные шарики, капли. Затем он увидел костёр и два распростёртых тела поодаль, над которыми клубился пар. До рези в глазах пахло помётом летучих мышей. С трудом проглотив рвотную спазму, австралиец подполз к лежавшему ничком Валенти и попытался его перевернуть. Истратив в бесплодных попытках остаток сил, оставил грузного итальянца в покое. Отлежавшись немного, он с радостью обнаружил, что избитое тело перестало болеть, дыхание восстановилось, а сердце обрело привычный ритм.
Вскоре он смог без особого труда встать и оглядеться. Оба его спутника были, по-видимому, живы, потому что, переменив положение, сумели самостоятельно отодвинуться от костра. Они либо пребывали в глубоком обмороке, либо беспамятство незаметно перешло в сон.
Часы, побывав в ледяной купели, стали, несмотря на гарантированную водонепроницаемость. В далёком проломе входа подрагивали чуть различимые звезды.
«Сколько же времени прошло?» — спросил себя Макдональд и по тому, как засосало под ложечкой, понял, что много.
Уловив дразнящий аромат поджариваемого мяса, одолевший мышиное зловоние, он нашёл сложенный из закопчённых камней грубый очаг, где томилась, истекая шипящим соком, здоровенная баранья нога. Немного поодаль доходило до нужной кондиции сакэ, разлитое по японскому обычаю в оловянные кувшины, а в глиняном горшке лоснился обильно политый оливковым маслом рис, перемешанный с мидиями.
Жадно глотнув тёплую водку прямо из горла, австралиец сплюнул на зашипевшие угли и злобно, сквозь зубы, выругался.
Оказавшись волей судьбы в Токио, он пил такую же мягкую и чуть сладковатую жидкость, которую подогревали точно в таких же старинных сосудах. Но это было бы ещё полбеды. Хуже обстояло дело с ризотто, которым Макдональду довелось однажды полакомиться в Фамагусте.
Припомнив дурацкую песенку Смита, он крепко задумался. Здоровый инстинкт подсказывал, что нужно как можно быстрее сматывать удочки.
«Если только не поздно, — он с отстранённой трезвостью оценил положение. — И не было поздно вчера, позавчера и ещё тогда, на римской вилле…»
Нудно царапнуло сожаление о контейнерах, оставленных на попечение шерпа, и почти сразу же болезненно затрепетала надежда. Мысленно повторив параметры алмазной решётки, Макдональд сосредоточился на огранке и как там, на вилле, зримо представил себе мерцающие груды, и голубые искры, и радужный нестерпимый муар.
Но ничего не произошло на сей раз. Они — теперь Макдональд думал во множественном числе — явно пресытились однообразной забавой.
Непрошеная, совершенно дикая мысль ожгла лицо перегретым паром.
«Пожелал, — просочились в душу слова, как болотная жижа сквозь щели прогнившего пола, — и продал душу, и больше нет дороги назад».
Какая, однако, чепуха лезет в голову… Прочь глупости! Спокойно поесть, стараясь получить удовольствие, просушить на огне одежду и спать, спать…
Пробудился он поздно, когда в кипящем солнечном жерле мелькали упоённые безграничной свободой стрижи, а порождения мрака — нетопыри, сложив костлявые крылья, висели вниз головой в тёмных дырах.