Проснись в Фамагусте
Шрифт:
После коллективной трапезы, где на стол почти демонстративно выставили только свои, до последней крупинки проверенные припасы, безмолвно игнорируя постороннее, Макдональд спустился с сигарой в сад. Хотелось в одиночестве посмаковать редкостную регалию, скрученную из лучшего кубинского табака, и поразмыслить.
В просветах между деревьями, остывая, серебрилась щебнистая равнина. Где-то там, далеко за стеклянистыми волнами перетекающего воздуха, ждала разгадка. Шевельнулось предчувствие, что судьба доведёт его до последнего края и бросит околевать где-то в непостижимой
Макдональд зябко поёжился и швырнул зашипевший окурок в банку с голубыми лотосами из безмерно далёкой нильской дельты. Не причуду воображения, не гривуазный изыск увидел он в декадентских больных цветках, закрывшихся к ночи, но вызов, неприкрытое издевательство кошки, сторожащей отпущенную мышь.
Возвращаясь к себе, он услышал задышливую возню и включил неразлучный фонарик. Одурманенный Аббас с искажённым напряжённой гримасой лицом, в кровь исцарапанным ногтями, тащил куда-то из последних сил упиравшуюся Джой. Она застыла на миг, заворожённая светом, прикрыв локотком распахнутый вырез, и с неестественной медлительностью заскользила вдоль стены по направлению к галерее.
Испустив нутряной клекочущий хрип, Аббас вырвал из ножен воронёный клинок и по-кошачьи сжался для сокрушительного прыжка, но Макдональд нырнул ему под ноги, перехватил руку с оружием и резко рванул её в сторону. Хрустнули оборванные связки, но, прежде чем пакистанец успел осознать затопившую все его существо сумасшедшую боль, Макдональд нанёс несильный, точно рассчитанный удар в висок. Едва ли это было нужно, но, действуя почти инстинктивно, он не мог остановиться на полдороге.
Взвалив на плечо обмякшее тело, Макдональд оглянулся по сторонам, ища пропавшую Джой.
— Животное, — процедил он сквозь зубы, тяжело опуская на ковёр обездвиженную ношу.
Нубийка и королева красоты без устали кружились по комнате, сизой от кадильного дыма, давя каблучками жирную пахлаву.
— Прочь! — хлопнул в ладоши Макдональд, разгоняя прелестниц по углам, как боксёров после удара гонга. — Воды!
Бесцеремонно переступив через опавший газовый шарф, нубийка подала ему узкогорлый сосуд с выгнутым, как лебединая шея, носиком. Макдональд привёл пакистанца в чувство. Мысленно сосредоточившись на перевязочном пакете, он попробовал сгонять за ним другую красотку, только она ничего не поняла, беспокойно встрепенувшись в своём углу.
Пришлось сходить самому. По-видимому, пакистанец не ощущал сильной боли. Во всяком случае, Макдональд застал его мирно спящим. Кровавые полосы, оставленные коготками Джой, чудесным образом затянулись и едва угадывались на тёмном, изрытом оспой лице. Оставалось только накрепко прибинтовать искалеченную руку к груди и предоставить Аббаса его судьбе. В сущности теперь он был совершенно не нужен австралийцу. Пусть пока отлёживается, может быть, пригодится на обратном пути…
Собираясь на другое утро в дорогу, он остановил пристальный взгляд на Джой, седлавшей каракового, нетерпеливо переступавшего забинтованными бабками мула. Ничто в облике итальянки не напоминало о вчерашнем инциденте. Сменив пропылённую рубашку на защитную блузу в стиле сафари, она весело щебетала, скармливая лошадям сахар с ладони.
Почувствовав, что за ней наблюдают, Джой обернулась и, увидев Макдональда, просияла дежурной улыбкой красивой, уверенной в себе женщины.
Караван тронулся, гремя щебнем и разноголосо позвякивая боталами. Облако пыли обозначило его след в первобытной пустыне, иссиня-чёрной под утренним небом.
— Ну, как прошла ночь? — осведомился Макдональд, поравнявшись с Томазо Валенти.
— Лучше не вспоминать, — нервно поёжившись, отозвался профессор. — Единственный сухой остаток от всей фантасмагории так это то, что я ощущаю себя абсолютно здоровым. — Он отрешённо сосредоточился, прислушиваясь к себе. — Совершенно, знаете, позабытое чувство…
— Я рад за вас, профессор.
— Неужели моя подагра решилась предоставить мне полную свободу? — Валенти залихватски подкрутил усы. — Или выгуливает, сволочь, на длинном поводке?
— Надейтесь на лучшее, — посоветовал австралиец.
— Ты слышишь, детка? — ликующе воскликнул профессор, обернувшись к едущей следом жене. — Я не чувствую подагры!
— Думаешь, помогли гейзерные ванны?.. О, я так счастлива, дорогой!
Макдональд вновь подивился самообладанию итальянки. Нехотя отводя взгляд от её отдохнувшего, великолепно ухоженного лица, он увидел ярко-оранжевую точку, которую просто нельзя было не заметить на аскетическом фоне пустыни.
Наведя бинокль, Макдональд не без удовольствия узнал бродячего йога в неизменной леопардовой шкуре, наброшенной поверх монашеского платья. Остановившись в нескольких шагах от «лендровера», он, опираясь о трезубец, внимательно рассматривал незавершённое изваяние.
И вдруг «лендровер» исчез с горизонта.
Монах по-прежнему стоял на своём месте, недвижимый, как изваяние, а кубообразной глыбы, отбрасывавшей короткую тень, не стало.
Макдональд, как ужаленный током, выпрямился в седле и обернулся. На спине приотставшего яка успокоительно блестело дюралевое зеркало контейнера.
18
Норбу Римпоче ощущал себя каплей, подхваченной вешним потоком. Напитанные светом струи несли его к вечному океану, где сливались воедино все реки земли.
Безначальный и бесконечный, заполняющий собой неисчислимые миры, Ади-будда, как звёздная бездна, распахивался в конце пути. И гасли, едва царапнув твердь, метеоры, и навсегда размыкали звенья жестокие цепи причин и следствий.
Вожделенная нирвана, блаженное ничто, в котором растворялись души, уставшие блуждать в лабиринте перерождений, рисовались странствующему йогу как звёздная ночь, отражённая в быстро текущей реке. Этот устойчивый образ был навеян не столько метафизическими откровениями тайных учений тантризма, сколько эвфемизмами, к которым так или иначе приходилось прибегать ламаистским богословам в их заранее обречённых на неудачу попытках представить себе непредставимое.
Вездесущность будды, учили Норбу наставники, заключается в духовном теле, которое и есть абсолютная пустота. Эта божественная эманация присуща всем живым существам, но подавлена в них бренным материальным началом. Сиюминутные устремления, ничтожные заботы о насущном, отвлекая от вечного, вращают колесо страдания, имя которому мир. Даже тела небожителей не свободны от круговорота санскары. Лишь подвижник, выбравший путь пратьекабудд, способен ещё при жизни проникнуть в освобождающее от плена иллюзий ничто.