Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Влодавец Леонид Игоревич

В клуб пускали по пригласительным. «Береты», сменив свою повседневную пятнистую униформу на элегантные и вполне штатские спортивные костюмы, а береты — на вязаные шапочки с кисточками, корректно улыбаясь, исполняли обязанности билетеров. В фойе клуба, блиставшем чистотой, были расставлены мягкие скамеечки, кресла, журнальные столики. Кто желал, мог полюбоваться фотовыставкой. Оформлена она была в новом стиле, непровинциально. Должно быть, делали ее дизайнеры «Спектра». Один из стендов назывался «Мы и наш город», где были отражены, причем весьма нелакированно, местные контрасты. Там были и заводские цеха, и какие-то компьютеры, и свалка, и новый район, и общий вид Серегиной улицы. С фотографий улыбались и хмурились рабочие, милиционеры, бабки, девицы, директор завода, несколько «беретов». Можно было осмотреть и стенд «Неформальные движения» с изображениями митингов, акций и прочих мероприятий «экологов», «памятников» и «мемориалов», а также

какого-то залетного дэсовца, гордо шествующего под ручку с милиционером, держа на плече трехцветный флаг. Завод тоже показывал товар лицом: оказывается, он выпускал что-то «не имеющее аналогов на мировом рынке». Около этого стенда вместе с модно одетой молодой дамой стоял сам директор завода и маленький, скромненький, улыбчиво-вежливый японец — это был Кендзо Мацуяма. Он говорил по-русски очень хорошо, старательно выговаривал звук «л». Еще один иностранец сидел в кожаном кресле и беседовал через переводчицу со Степанковской, которая скромненько улыбалась и вовсе не походила на ту суровую высшую власть, которая еще вчера проверяла — все ли тут «абге-махт». Владик стоял вместе с Иваном Федоровичем и Курочкиной, по фойе без суеты расхаживали телеоператоры, целясь то туда, то сюда камерами. Тут же обнаружилось и несколько «импортных» журналистов — два или три. Они беседовали между собой по-английски, но, похоже, были из разных стран — акценты выдавали. Толклись здесь и наши, отечественные. «Спектровцы» преувеличенно интеллектуально беседовали с длинным и сутулым парнишкой в очках, явно студентом журфака на практике. Другой, нахальноватый, типа качка, с диктофончиком, вовсю интервьюировал представительниц прекрасного пола. Наконец, был унылый медведеобразный дядя из областной газеты, который новых методов еще не освоил, а для старых был слишком молод. Этот соображал, должно быть, сколько вариантов статьи сочинять: два или три. По роже было видно, что писать он умеет либо хвалебно, либо разгромно, в зависимости от того, что закажут. По-старому, уже приезжая на дело, требовалось знать: хвалить или громить данное мероприятие. Детинушка для нового стиля еще не созрел. Возможно, в прежние времена ему бы подсказали, намекнули, а теперь — шиш. Ворочай мозгами сам. Поэтому, видать, он уже в мыслях проговаривал и разгромный, и хвалебный варианты. Сомнения, однако, бродили у него в башке. А ну как начальству, которое лучше его знало, как вести дела, понадобится третий, эдакий «объективный» вари-антик, где потребуется, отметив достоинства, покрыть нехорошими словами недостатки? Могло выйти и обратное: отметив недостатки, восхвалить достоинства!

Серега, одетый поприличнее чем обычно, даже с галстуком и в поглаженных Люськой брюках, скромненько посиживал в промежутке между двумя пальмами и разглядывал буклет, выпущенный «Спектром». Тут, конечно, были не все 128 произведений, но штук двадцать поглядеть было можно. Направления, представленные на «Вернисаж-аукционе», являлись самыми разнообразными, а о большинстве Панаев даже не слыхал. Просто ребята сами для себя придумывали названия. «Истина» в буклете отсутствовала, но Серегина фамилия значилась в списке авторов-участников. Особо его это не огорчило, поскольку полиграфия буклета выглядела очень неважно, цвета смотрелись чересчур неестественно, а сами изображения — уж очень мелко.

— Здравствуйте… — послышался знакомый голос. Странно знакомый…

Серега оторвался от буклета и увидел весьма солидную пару. Ее составляли крупный, благородно седой, но еще не очень старый мужчина, который мог быть и академиком, и начальником управления торговли, и дама, которой принадлежал голос. Смотрелась она много моложе своих лет и одета была, будто на дипломатический прием. Она могла быть сохраняющей форму «дамой полусвета», либо какой-нибудь суперзвездой.

— Простите, не припоминаю… — Серега улыбнулся и поднялся с места, шевеля мозгами. Как они ни шевелились, припомнить ничего не могли.

— Мы с вами встречались в Крыму. Вы, кажется, работали на этюдах… Ваши «Алые паруса» у меня на почетном месте…

Боже правый! Это что же, «шоколадная Оля»?! Серега даже обалдел на секунду. Ну конечно, за десять лет люди меняются, но чтобы так?! Во-первых, Оля довольно сильно похудела и постройнела, не иначе у нее было время, чтобы заняться аэробикой. Во-вторых, теперь она не пережаривалась до шоколадного цвета, а дозировала ультрафиолет, и кожа ее имела золотисто-бронзовый цвет, как у западных кинозвезд, отдыхающих на Таити или на Гавайях.

— Знакомьтесь, это мой муж, Кирилл Евсеевич.

— Розенфельд, — вежливо и, как показалось, очень понимающе улыбнулся Сереге Кирилл Евсеевич. Акцент его показался Сереге необычным.

— Панаев Сергей Николаевич, — Серега пожал веснушчатую руку Розенфельда.

— Простите, вы не родственник… — начал Олин муж, но Серега поспешно отрекся:

— Нет, только однофамилец.

— Я буду торговаться за вашу «Истину», — сообщил Розенфельд. — Блестящая работа!

— Разве вы ее видели?

— Я видел слайды, Владислав Петрович показывал их Клингельману, Мацуяме и мне. Надеюсь, что и в натуре она не хуже.

— Простите, а вы тоже иностранец, как и они? — поинтересовался Серега.

Розенфельд улыбнулся и показал ослепительно фарфоровые зубы.

— Да. С 1970 года — я гражданин США и Израиля. До этого жил в Москве.

— Ну и как нашли прежнюю родину?

— Если откровенно, то хреновато… — понизив голос, будто побаивался чего-то, сообщил Кирилл Евсеевич. — Все намного хуже, чем при Брежневе. И продукты, и одежда. Народ обозлен. Я смотрю, и у вас в городе «Память»… Неприятно. У нас сейчас много говорят, что в России может быть новая гражданская война… Упаси Боже!

— Кирилл, оставь политику… — попросила Оля. — Сергей Николаевич — человек искусства. Расскажи ему об истории нашего знакомства!

— А ты считаешь, это его заинтересует?

— Наверняка.

— История, конечно, романтическая. Семь лет назад, уже после похорон Брежнева, я решил навестить Москву под Новый год. Дьявольски интересно быть иностранным гостем в родном городе, ей Богу! Идешь туда, куда русских не пускают, ешь то, что они не пьют… Тебе готовы продать за доллары даже Ивана Великого, если ты его сможешь унести! Девочки предлагают услуги так дешево, что и не поверишь. Нет, в Москве иностранцем быть просто прекрасно! Нас была небольшая группа, человек двадцать пять туристов. Съездили в Суздаль, покатались там на тройках, а потом, как раз тридцать первого, собирались встречать Новый год в «Национале». До Нового года где-то часа четыре. Решил забежать в «Российские вина», угостить коренных янки чем-нибудь экзотическим вроде «Солнцедара» или «Рубина». Перешел по подземному переходу, иду мимо магазина подарков, вижу — стоит женщина и голосует такси. Как раз я шел рядом, когда один притормозил. Я бы прошел мимо, но тут она очень громко, с мольбой крикнула: «Ну товарищ водитель, ну пожалуйста!» А он, эта скотина, отрывает ее руки от двери и орет: «В парк! В парк! Не повезу в Медведково!» Я вижу — она мерзнет, у нее какие-то свертки, сумки, в метро тяжело будет. Подошел, показал этому гаду десять долларов и говорю: «Вези!» — «О`кей, мистер!» Если б я был коренной янки, так небось дал бы ему десятку, а сам садиться не стал. Но я-то москвич, я знаю, что эта свинья может ее за первым углом высадить… Подвез точно до Полярной улицы, прямо к дому. Шоферу велел ждать — еще за десятку, а сам помог Олечке — я думаю, вы поняли, что это была она, — подняться наверх. У них там хрущоба без лифта, одна комнатка на двоих. Ужас! Я уезжал из трехкомнатной квартиры, которая казалась мне убогой, сейчас у меня восьмикомнатный дом — тоже довольно скромный. По американским меркам, конечно… Но там… В общем, я решил вытащить ее и малышку из нищеты. Все получилось довольно удачно, ей не мешали, через год она прилетела ко мне… Такой вот святочный рассказ…

— Кирилл такой торопыжка, — скромненько усмехнулась Ольга, — я-то думала, что он хотя бы расскажет, какую роль сыграли «Алые паруса»… Ты сам скажешь?

— О нет. Раз уж ты о них хочешь беседовать, то я умолкаю.

— Знаете, я в тот день забегалась, а Олечка у меня — ей тогда два годика было — все спрашивала про елочку. Я ее к соседке отвела, а сама побежала искать, нашла только искусственную в «Детском мире» и еще кой-чего купила… Конечно, хотелось побыстрее, у соседки ребенок болел, боялась, чтобы Олечка не заразилась. Ну, Кирилл мне помог. Поднимаемся с ним наверх, я его благодарю, не знаю, как назвать, товарищем или господином. А он говорит: «Зовите Кириллом». Смешно, правда? Олечку я забрала, уложила спать. Кирилл отпустил такси…

— Нет, скачала я увидел «Алые паруса». Я знаете ли, из двадцатилетних шестидесятников, у нас многие увлекались Грином, и для меня «Алые паруса» — символ тогдашних надежд, так сказать… Поразило вот что: бедная, я бы сказал, нищая квартирка — и профессиональная, явно очень дорогая картина на стене. Нечто вроде луча света в темном царстве. Какое-то окно в мир красок и светлых чувств. А вокруг страшный кавардак, нестираное белье, расшатанная мебель, ужас!

— Конечно! — заоправдывалась Ольга. — У меня же было сто двадцать вместе с пособием для одиночек… Жуть! Как мы три года так прожили — не знаю. Если бы не Кирилл… Просто чудо!

— Конечно, чудо. Это современный вариант «Алых парусов». Если бы я не увидел картину, то, наверное, не стал отпускать такси, а уехал бы пить в «Националь». Но я понял, что здесь, в этой клетушке, живут в ожидании счастливого чуда, как та самая Ассоль в своей треклятой деревушке. И я подумал, почему бы мне не стать благородным капитаном Греем? И стал…

Тут через динамики послышалось хрюканье, шипение, кто-то пробубнил: «Раз, два, три». Микрофон был установлен на лестнице, где уже стояли на нижних ступеньках Иван Федорович, Владик и два «берета» в спортивном — парень и девушка, державшие на подушечках ножницы. Все, кто находились в фойе, стали подходить к ступеням и окружать их полукольцом.