Простые смертные
Шрифт:
– И что же вы сделали?
– А что я, черт возьми, могла сделать? Естественно, я и от этого отмахнулась, вот только… эти «уверенности» продолжали меня преследовать. Я, например, заранее была совершенно уверена, что, свернув за угол, увижу, как далматинец задрал лапу на фонарный столб. Я заранее видела это так же отчетливо, как если бы только что прошла мимо писающего далматинца! Но я же его еще не видела! И я сворачивала за угол, и, естественно, там стоял далматинец, задрав лапу на фонарный столб! За сотню метров от моста над железной дорогой я знала, что, как только окажусь на мосту, подо мной пройдет лондонский поезд. И оказывалась права. Ну и так далее. А однажды я шла через зал у нас в пабе, и один наш завсегдатай, Фрэнк Шарки, играл в дартс, и я вдруг… – Холли
Холли была очень убедительна, и я не сомневался, что себя-то она давно во всем этом убедила. Впрочем, паранормальные вещи всегда весьма убедительны, иначе вряд ли могла бы существовать религия.
– Многие люди испытывают необходимость верить в некие «психические силы», – сказала Холли, печально глядя в бокал. – И немалая часть таких людей буквально зациклилась на моей книге; меня даже обвиняли в том, что я эксплуатирую человеческую легковерность. Причем обвиняли и те, кого я искренне уважаю. Но если предположить, что все это со мной действительно случилось, Криспин? Вот представьте себе, что если бы и у вас возникли те же… «уверенности»? То есть вы бы твердо знали, что уже ничего нельзя ни изменить, ни переделать – скажем, в отношении Джуно или Анаис? Ведь и вы бы тогда подумали: ну, все, я спятил!
– Ну, это зависит… – Я немного подумал о подобной возможности. – Нет, пожалуй, все-таки нет. Простите, Холли, я понимаю, что мой вопрос прозвучит, словно я врач общей практики, но я все же спрошу: как долго у вас это продолжалось?
Она прикусила губу и потрясла головой.
– Да, в общем… это никогда и не прекращалось. Когда мне было лет шестнадцать-семнадцать, я больше всего страдала от того, что мне известно нечто такое, чего еще нет в действительности, и каждые несколько недель я в ужасе бежала домой, бросалась на постель, зарывалась в подушки и с головой накрывалась шерстяным одеялом. Я никогда и никому об этом не рассказывала, кроме моей двоюродной бабушки Айлиш. Да и что бы я сказала, например, родителям? Они бы просто решили, что мне хочется лишний раз обратить на себя внимание. Когда мне исполнилось восемнадцать, я стала уезжать из дома – летом собирала виноград в Бордо, а зимой работала на лыжном курорте в Альпах. По крайней мере, пока я находилась за границей, возникавшие у меня «уверенности» не были связаны с тем, что Брендан свалится с лестницы или Шэрон собьет автобус.
– Значит, ваш дар предвидения на большом расстоянии не работал?
– Обычно нет.
– А вы когда-нибудь предчувствовали собственное будущее?
– Нет, слава богу, нет!
Я колебался, но потом все же повторил свой первый вопрос:
– Так что все-таки случилось с вами тогда на острове Роттнест?
Холли потерла усталые глаза.
– Тогда это было нечто очень сильное. Иногда у меня возникают некие «уверенности», связанные с прошлым. И эти знания мною полностью завладевают, я вроде как становлюсь… О господи! Нет, я никак не могу избежать этой терминологии, сколь бы дурацкой она ни казалась! Я становлюсь как бы неким каналом для передачи информации, которая содержится в самой материи данного места.
Бармен сбивал коктейль в шейкере, и Холли как-то чересчур внимательно наблюдала за ним.
– Похоже, этот парень знает свое дело, – сказала она.
И снова я не сразу, но все же спросил:
– А вам что-нибудь известно о множественной личности?
– Да. На одном из последних курсов я даже написала об этом курсовую работу. Это явление в 1990-х годах получило другое название: диссоциативные расстройства личности. Но надо сказать, что даже по меркам клинической психиатрии это явление описано весьма туманно. – Холли коснулась пальцем своей сережки. – Это до некоторой степени может объяснить то, что случилось на Роттнесте, но как быть с моими «предвидениями»? С тем, что произошло со старым мистером Шарки? С тем, что случилось с Аоифе? Она тогда была совсем еще маленькая, а мы все вместе приехали к Шэрон на свадьбу и остановились в брайтонской гостинице; и вот Аоифе стало скучно, она удрала из номера и заблудилась. Мы просто с ног сбились, разыскивая ее, и тогда «предвидение», заговорив моими устами, заставило меня назвать номер той комнаты, в которую она забралась и случайно оказалась там заперта. Откуда я могла это узнать, Криспин? Как? Разве могла я все это придумать?
Группа азиатских бизнесменов, сидевшая неподалеку, вдруг разразилась громким смехом.
– А что, если ваша память меняет местами причину и следствие? – предположил я.
Холли озадаченно на меня посмотрела; потом задумчиво сделала несколько глотков вина, но вид у нее так и остался озадаченным.
– Возьмем кофейную чашку этой Ребекки как-ее-там. Обычно ваш мозг сперва видит, что чашка упала на пол, а потом сохраняет воспоминание об этом событии. Что, если некий, совершенно нейтральный, сдвиг вызывает в вашем мозгу обратное восприятие порядка этих действий? То есть воспоминание о разбившейся об пол чашке сохраняется первым, еще до того, как возникло воспоминание о чашке, стоявшей на краешке стола? Тогда вы будете абсолютно уверены в том, что «действие В» имело место раньше «действия А».
Холли смотрела на меня с таким выражением лица, словно я младенец, неспособный понять самые простые вещи.
– У вас не найдется монетки?
Я выудил монету в два фунта из той интернациональной груды мелочи, которая скопилась у меня в кошельке, и подал Холли. Она недолго подержала ее на левой ладони, затем средним пальцем правой руки коснулась какой-то точки у себя на лбу, и я тут же спросил:
– А это еще зачем?
– Сама не знаю, это просто помогает. В буддизме говорится о существовании третьего глаза в центре лба, но… помолчите-ка минутку. – Она закрыла глаза и наклонила голову набок – в точности как прислушивающаяся собака. На заднем плане слышались привычные звуки бара – негромкий разговор, звон кубиков льда в стаканах, Кейт Джаррет пела «My Wild Irish Rose». Все эти звуки становились громче, то тише.
Наконец Холли вернула мне монету и сказала:
– Переверните ее. Там должен быть «орел».
Я перевернул монету.
– Да, «орел». – Ну и что? Возможность пятьдесят на пятьдесят.
– Теперь снова будет «орел», – сказала Холли, сосредотачиваясь.
Я подбросил монету.
– Да, «орел». – Один к четырем.
– На этот раз будет «решка», – сказала Холли. Ее палец так и оставался прижатым ко лбу.
Я подбросил монету: выпала «решка».
– Три раза из трех возможных. Неплохо.
– Теперь снова будет «решка».
Я подбросил монету: выпала «решка».
– Теперь снова «орел», – сказала Холли.
Я подбросил: «орел».
– Как вы это делаете?
– Давайте рассмотрим последовательность «орел», «орел», «орел», «решка»… и снова «решка», – сказала Холли, – но… вставать на колени? Криспин, зачем вы встали на колени?
– Вы же видите, что я сижу, а вовсе не стою на коленях!
– Ладно, забудьте. Итак, три раза «орел», два раза «решка» – в таком порядке.
И я снова подбросил монету: «орел». И снова «орел». Как она это делает? Я потер монету о рубашку, точно поцарапанный диск, потом подбросил ее: «орел», как она и говорила!
– Здорово, – сказал я, но мне было не по себе.
Холли почему-то слегка рассердило мое замечание.
– Теперь два раза будет «решка».
Я подбросил монетку: «решка». Девять из девяти. На десятом подбрасывании я не сумел поймать монету, и она куда-то укатилась. Я стал ее искать и, когда наконец вытащил из-под стула, сразу увидел, что там снова «решка». И в эту самую секунду я понял, что сейчас действительно стою на коленях. У Холли был такой вид, словно кто-то сумел разгадать простейшую из имеющихся у нее загадок.