Против неба на земле
Шрифт:
– Ты прелесть! – говорит Шпильман.
Рукой касается его руки. Трещинка в голосе – не залечить:
– Она перехватывала мои сны, лучшие мои сновидения. Утром проснешься – выговориться некому‚ одной лишь сестре‚ а ей снилось то же самое‚ с гадкими подробностями... "Видела во сне кузнечика‚ который задумал перепрыгнуть через океан". – "И я видела‚ – перебивала сестра. – Но это был не океан‚ а огромная лужа – не углядеть тот берег". – "Да‚ – соглашалась‚ – лужа. Чтобы потренироваться. Перед прыжком через океан". А она: "Прыгнул твой кузнечик и попал в рот к рыбе". Я плакала от жалости, и сестра утешала: "Не к рыбе‚ не к рыбе! Рыбы не живут в лужах. Кузнечика сожрала
Вздрагивает всем телом‚ беспомощно опускает плечи: проглядывает отчаяние ребенка‚ которого некому утешить.
– Очень хотелось ее обидеть‚ похитительницу моих снов. Этого и сейчас хочется. Намеренно. От души. Насладившись и утешившись... Хоть и советую пациентам: "Обидеться на другого – не хитрость. Труднее обидеться на самого себя".
Смотрит пристально, глазами в глаза. Говорит:
– Если надумаешь причинить мне боль‚ спроси сначала, что надо сделать‚ и я научу.
– Я тебя не обижу. Никогда.
Надувает губы‚ словно произносит с облегчением неслышное "уфф...":
– В классе я была самой маленькой. Всем исполнилось уже пятнадцать‚ а мне – десять на вид. Всем шестнадцать‚ а мне одиннадцать. Всем семнадцать – мне двенадцать с половиной. Тонконогая. С плоской грудкой. С мальчиковой фигуркой. Только волосы медового окраса выделяли среди прочих. Ничего‚ говорила. Своего дождусь.
Долгое молчание.
– Дождалась...
11
Не говорят того, что не принимается. Тому, кто не принимает. Легче довериться человеку, у которого печаль в глазах, и она продолжает:
– Однажды мы были на море, и к ночи я ушла по пляжу‚ крохотная еще‚ года три‚ не больше. Темнота‚ шорохи по сторонам‚ ноги вязли в песке – боялась даже заплакать‚ чтобы не напали страхи, и вдруг появился кто-то‚ огромный‚ могучий‚ взял на руки, понес к свету‚ к маме. Всё детство опасалась потеряться, словно крохотный ребенок; смолоду искала защитника‚ чтобы отыскал‚ взял на руки‚ отогнал детские страхи...
Трется головой о его плечо:
– Отыщи меня‚ Шпильман...
Он отворачивается. Сглатывает комок. Та, без которой не было жизни, держала его за руку в оставшиеся свои минуты‚ как цеплялась за последнюю возможность‚ и мольбой без голоса‚ мольбой во взоре: "Не упусти меня‚ Шпильман..." Не уложить душу в ладони‚ не умолить Небеса...
– Он был большой‚ сильный‚ громкоголосый – это меня покорило. С ним было шумно. Беззаботно поначалу. Жили‚ как на постоялом дворе. Дверь не закрывалась‚ стол не пустел: нескончаемые вокруг друзья‚ знакомые‚ соседи! Мы вечно были заняты. Мы спешили к другим или другие спешили к нам. Домой возвращались поздно с ощущением сытости‚ попусту потраченного времени; вокруг недоставало значительных событий‚ редких хотя бы случайностей – их и теперь недостает‚ а назавтра ожидал день рождения‚ свадьба‚ гулянка – выпить-закусить‚ на послезавтра назначена нам старость... Вдруг он сказал: "Жил с ощущением‚ будто все мне должны. Оказалось‚ я должен. А платить нечем". Нечем ему платить...
Повторяет без улыбки:
– Ложилась в постель к тому‚ кого выдумала‚ а проснулась с тем‚ который лежит рядом... Хотелось сбежать без оглядки, очень хотелось, но родился сын‚ восторг‚ откровение‚ перекрывшее все огорчения на свете. Он не давал заснуть по ночам‚ но разве для того рожала‚ чтобы спокойно спать? Выносить человека – это женское творчество‚ песня моя‚ поэма‚ симфония‚ моя‚ только моя‚ но он стал подрастать‚ отдаляться‚ и остается глядеть с расстояния‚ как сын уходит‚ чтобы затеряться среди мужчин... Появилась у него подруга‚ и вот она садится в машину рядом
Смотрит на него, не печалится ли, – Шпильман печалится. Спрашивает:
– Когда валят дерево… Корни… Там, на глубине… Что с корнями?
Шпильман отвечает:
– Они усыхают.
– Но почему? Почему?!.. Теперь бы только жить да жить. Не делиться соками со стволом, с листьями. Которых никогда не увидишь, не узнаешь о результатах своих стараний. Так отчего они усыхают?
Шпильман говорит, подумав:
– Не о ком больше заботиться.
Повторяет:
– Не о ком… Это правда. Сын живет отдельно. Разговоры по телефону коротки‚ не насыщают ожиданий. Так и родители ждали моего звонка‚ чтобы излить душу на старости‚ но говорили мы мало‚ через мое нетерпение... Дети мстят отцу с матерью за их отношение к бабушке-дедушке. Внуки отомстят за нас...
Слово сказано. Труд завершен.
– Я не зову в твое детство‚ – предлагает. – В мое‚ разве что в мое.
– Не утягивай‚ Шпильман. Проживем и так. Только сон не идет. И дыхание рядом‚ дыхание... "Ты сильная‚ – говорят подруги. – Ты справишься". Хочется быть слабой. Хочется поплакать – и некому...
Стемнело в бассейне. Темнеет снаружи. Все уехали. Подъемник не работает.
Смотрит на него:
– Значит‚ судьба...
12
Ветры приносят из пустыни сухость ее дыхания: не откашляться‚ не промочить горло каплей воды. Ветры навевают томные выдохи Востока – не всякому устоять; полуночные соблазны являются на крыльях воскурений‚ словно у каждого припасен катышек дурмана из железы дикой эфиопской кошки виверры – для обольщения‚ пробуждения желаний‚ бурного вскипания чувств. Луна всплывает из-за гор Моава‚ огромная‚ изжелта-рыжая‚ бесстыжая в своей оголенности‚ завораживая неприкрытыми прелестями‚ готовая обрушиться по склонам в лютой похоти‚ подмять‚ грубо попользовать, отбросить за ненадобностью обмякшее тело.
Повтором к запоминанию: ничто не появляется из ничего. Ночь назначена и назначено место. Скрип лебедки. Шорох колеса по тросу. Тюканье беспокойных молоточков на виске. Из зыбкого мрака‚ из внебытия, неведения, подсвеченная ярой луной‚ всплывает кабина в неурочный час‚ как всплывают миражные города со дна Сдомского моря. Открываются двери‚ выходят на перрон люди‚ много людей‚ чьи лица прикрыты тенью‚ – есть ли у них вообще лица? Этого не угадать.
Идут по трапу‚ подвешенному на скале. Проходят через ворота в стене. Замыкающий гонит перед собой игрушечную машину‚ с увлечением нажимает на кнопки управления. Машина деловито жужжит‚ высвечивая путь крохотными фарами‚ черными рубчатыми колесами переваливается через некрупные препятствия на пути‚ шофер под прозрачным колпаком неотрывно склоняется над рулем.
Замыкающий говорит на входе:
– Имею право. Не доиграл в детстве.
Охранник смотрит телевизор. Охранник их не замечает.
Пересекают пустынные пространства. Молча. Сосредоточенно. На пути к намеченной цели. Спускаются по лестнице в нижний ярус дворца Ирода‚ усаживаются на полу и замирают, смиренные в поступках и несмиренные в помыслах.
– А вы что же?
– Это вы нам? – спрашивает Шпильман.
– Это мы всем.
Потеснились. Освободили место. Камни еще сберегают теплоту дня; луна повисает над головами‚ принимая естественные очертания‚ и это успокаивает. Игрушечная машина прокатывается по кругу‚ фарами выделяя силуэты‚ как пересчитывает или знакомит друг с другом.