Против Сентября
Шрифт:
Дождь осторожно добавляет:
– Если бы я мог что-то изменить… я бы это сделал.
Хочу добавить, что изменить ничего нельзя – не добавляю. И так уже все понятно, что дожди, которые уже прошли, никогда не будут сниматься в кино.
Думаю, почему мы еще есть, хотя нас не должно быть.
Думаю, куда деваются дожди после того, как они прошли.
Расходимся по домам. Думаю, как дожди могут жить в доме.
Думаю, может ли один дождь убить другой дождь – например, из зависти.
Думаю, что на это
И что они будут делать.
И найдут ли они убийцу – что-то подсказывает мне, что не найдут, потому что дожди не оставляют отпечатки пальцев…
Я говорю – дом
Человек боится меня.
Человек не понимает.
Я сам боюсь.
Боюсь, что не получится.
Я говорю человеку – дом. Человек не понимает, человек видит громадину многоэтажки, я злюсь на себя, что не получилось.
Я добавляю – уютный сельский особняк. Человек оживляется при слове уютный, человек наконец-то начинает видеть, что я ему показываю. Я добавляю – старинный, понимаю – попал в точку.
Я говорю – октябрьский вечер, нанизываю еще одно слово – промозглый, человек поеживается. Удачно, говорю я себе, удачно – посреди промозглого вечера старинный дом становится еще уютнее. Свет в окнах, говорю я, янтарно-желтый свет – окна вспыхивают. Капли дождя на черных ветках, говорю я, блестящие капли дождя.
Человек понимает.
Иди к дому, говорю я, чего ты ждешь, здесь же холодно, порывы ветра пробирают до костей – иди в дом, это твой дом, особняк на окраине городка…
Я уже не говорю, какой городок, человек видит его, видит старинные шпили, маленькие церквушки, мощеные улицы, разные фонари, причудливые вывески над витринами лавочек…
Человек идет домой. Поворачивает ключ в замке, снимает пальто – спохватываюсь, что я ничего не говорил про ключ, про замок, про пальто, – он сам додумал.
Огонь в камине, шепчу я. Получается неубедительно, я говорю – отблески пламени на стенах, потрескивание дров. Перед человеком сами собой появляются почерневшие уголья, сквозь которые проступают раскаленные докрасна трещины.
Глинтвейн, говорит человек.
Яблочный пирог, говорил человек.
Ветер за окнами, говорю я.
Дождь по крыше, говорю я.
Ветви по стеклу, говорю я.
Время близится к полуночи. Мы не говорим этого – просто понимаем.
Спальня, говорит человек. Белые простыни, добавляю я. Клетчатое одеяло, говорит человек.
Шум дождя.
Темный лес, говорю я. Холод ночи, говорю я. Шорох листьев, говорю я. Тварь из леса, говорю я.
Человек не понимает, человеку кажется, что он ослышался.
Тварь из леса, повторяю я.
Запах человеческого жилья, говорю я.
Свет фонарей, говорю я.
Приближается к дому, ступает по мостовой, роняет капли горячей слюны на обледенелые капли.
Просачивается сквозь дверь, добавляю я.
Чувствую, как у человека холодеет в груди.
Сторонится остывающего камина, говорю я. Поднимается по лестнице, чует живую кровь…
Хочу добавить – что-то темное, нездешнее сковало тело – но человек уже и сам догадывается, что не сможет подняться, не сможет убежать.
Медленно поворачивается ручка двери, говорю я. Спохватываюсь, а вдруг спросит, а зачем поворачивать ручку, если можно пройти насквозь – нет, не спрашивает.
Верит.
Боится.
Первый луч солнца, говорю я.
Ускользает в лес, говорю я.
Человек верит.
Открываются лавочки, говорит человек, люди судачат в трактире, говорит человек.
Пропали четверо, говорю я.
Полиция руками разводит, говорит человек.
Жена трактирщика плачет, говорит человек, у неё две дочери пропали.
И сын часовщика, добавляю я.
Человек не соглашается, человек говорит, что должны пропадать только девушки, или только дети, или… в общем, должна быть какая-то система, должна…
…никакой системы, говорю я.
Человеку не нравится, человек не доволен, – это плохо, что не нравится, так человек может и оборвать контакт.
Но я непреклонен.
Никакой системы.
Мы пойдем в лес, говорит человек, мы будем искать, говорит человек.
Свет фонариков в тумане, говорю я.
Крики людей.
Пора назад, говорит племянник пастора, смотрит туда, где за облаками должно быть осеннее солнце.
Пора назад, говорят люди.
Кто-то кричит в лесной чаще, рассказываю я. Кто-то нашел пропавших, говорю я, в темноте чащи, в темноте пещеры…
Ночь подступает, говорю я.
Вы не успели их спасти, говорю я.
Но вы вернетесь сюда, говорю я. Завтра. Чтобы спасти похищенных.
Ночь, говорю я.
Тварь из темного леса, говорю я.
Чует кровь, говорю я.
Сквозь дверь.
Обходит остывающий камин.
Вверх по лестнице, говорю я.
Страх, говорит человек.
Поворачивается ручка двери, говорю я.
Рассвет, говорит человек.
Теперь надо быть осторожным.
Очень осторожным.
Может ничего не получиться.
Но – отступать уже некуда.
Я говорю – здесь днем царит нестерпимая жара, нужно прятаться в убежище, выходить можно только ночью под светом трех лун. Выходить – чтобы добраться до величественных руин мертвого города, входить в безжизненные покои, залитые лунным светом, искать святую святых – высохшие мумии, чтобы…
…человек не понимает, человек сердится, а что же маленький городок на опушке леса, а что же янтарно-желтый свет окон, а что же блестящие капли дождя на черных голых ветках…