Против Сентября
Шрифт:
– Посмотрите… что я увидел-то…
– А… что такое?
– Да вот же…
Меня передергивает. Никогда не видел настолько чистого, незамутненного полонеза, с записи которого так идеально стерли малейшие намеки на то, что здесь когда-то были люди, танцующие танец, здесь был когда-то зал, в котором танцевали танец, здесь была когда-то музыка, под которую танцевали танец – ничего.
Ни-че-го.
Только полонез, чистый, нетронутый – полонез.
– Вы…
– Это-то самое интересное… вы думаете… очищал?
– Ну…
– …ошибаетесь. Я не чистил это видео.
– Вы не…
– …не чистил.
– Но…
– …оно такое и было.
– Но… уж не хотите ли вы сказать… что на видео не было… танцующих?
– Не было.
– Но…
– …только полонез. Сам по себе.
– Но…
– Я сам не поверил себе, когда увидел, я думал, это безумие какое-то, наваждение… нет, ничего подобного, все так и есть…
– Так и есть? Полонез… танцующий сам себя?
– Даже не танцующий… просто… существующей сам по себе.
– Я знаете, что заметил…
– А что такое?
– А вот посмотрите… чем дальше в будущее… тем больше вижу вот таких танцев, которые сами по себе… без людей…
– М-м-м… размножаются?
– Да нет, тут, мне кажется, другое…
– Что… другое?
– Ну… такое впечатление, что больше некому танцевать танцы…
Стараюсь подхватить, что в будущем у людей могут быть другие заботы, уже не до танцев им будет…
Хочу ответить так.
Не отвечаю.
Что-то подсказывает мне, что не все так просто…
Не все…
– А вот это что может быть?
– Г-где?
– Да вот же!
Хочу ответить – вальс, не отвечаю, хочу сказать – чардаш, тоже не отвечаю, потому что это не то и не другое, вернее, и то, и другое вместе взятое.
И снова танец сам по себе.
Без людей.
Хлопаю себя по лбу.
Понимаю – осененный.
– Это же… это же… слушайте, они размножаются!
– К-кто?
– Танцы, кто… был чардаш, был вальс… встретились, станцевали друг с другом… и вот вам…
– Думаете, – он смотрит на меня, он сомневается, – нет, кажется, тут другое что-то… другое…
– А знаете… я понял.
Смотрю на него, уже не сомневаюсь – он знает.
Знает…
– Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?
– Ну… и?
– Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…
Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.
– Понять бы еще… – он смотрит в темноту подступающей ночи, – почему их никто не танцует…
– …ает…
– А?
– Да давай же скорее, умирает он!
– К-кто?
– Да танго же, танго!
– К-какое манго?
– Да не манго, а танго же!
– И…
– …умирает.
Вываливаюсь из спальни, смотрю на нечто, в чем с трудом узнаю танго, отчаянно думаю, чем мы можем ему помочь. Вспоминаю, когда я последний раз занимался музыкой, сам себе отвечаю – никогда, и что-то подсказывает мне, что есть только один шанс…
…только один…
– Мы должны танцевать, – говорит он.
Меня передергивает.
– Ты из ума выжил, или как? Сказанул тоже…
– Ну а что предлагаешь? Смотреть, как оно умирает? Так, да?
Протягиваю руки. Осторожно. Бережно. Касаюсь умирающего танго.
Обнимаю что-то бесплотное, невесомое.
Отчаянно пытаюсь припомнить движения танца – танго само подсказывает мне, так, так, так, так…
Крепче… крепче…
Танго оживает, вспыхивает, расправляет крылья.
Кланяется.
Благодарит.
Спрашиваю.
То, что хотел спросить с самого начала:
– А… а почему вы друг друга танцуете? Там… впереди? – неумело показываю в будущее, – больше вас не танцует никто, или… или…
Не договариваю, что – или.
Не договариваю…
Василиск, которого нет
– Вздор.
Я уже знал, что они это скажут —
– Вздор.
Вот так, ни больше, ни меньше.
– Вздор.
И вскинут ружья.
Жуткое такое чувство, поганенькое такое, это не я, это не я, это не со мной…
С трудом выжимаю из себя слова:
– Я… могу доказать…
– Уж не собираетесь ли вы продемонстрировать нам живого Василиска? – офицер смотрит на меня с презрением.
Мотаю головой:
– Не собираюсь.
– Так что же вы…
– …я могу показать вам доказательства… что он здесь был.
– Здесь? – в голосе офицера первый раз проскальзывают тревожные нотки, – в городе?
– К счастью, не в городе… только на окраине… драконы не дали ему пройти…
– Позвольте, как они могли не дать пройти, если они бесследно пропали?
– Не пропали… они… впрочем, пойдемте, и вы сами все увидите…
Веду их по улицам Лондинуума, дальше, дальше, замираю на набережной.
– Вот… смотрите…
Офицеры оторопело смотрят на каменное изваяние, не понимают, что я, собственно, показываю.
– Это… что вы…
– …то, что осталось от вашего дракона… уж не знаю, какого по счету… по имени…
– Но… но это же…
Договариваю:
– Камень.