Противостояние. Том I
Шрифт:
Да еще это чувство, уже тающее (к вечеру оно исчезнет полностью), что она упустила что-то очень важное и потом будет горько об этом сожалеть.
Ему думалось лучше, когда он писал, и он записывал все, что могло оказаться важным, двумя фломастерами, синим и черным. Ник Эндрос сидел в кабинете дома на Бейзлайн-роуд, который делил с Ральфом Брентнером и женщиной Ральфа, Элайзой. Уже почти стемнело. Красавец дом стоял чуть ниже громады Флагштоковой горы, но повыше Боулдера, поэтому из широкого окна гостиной открывался прекрасный вид на расходящиеся во все стороны улицы и дороги. Окно снаружи было покрыто какой-то отражающей пленкой, поэтому обитатели могли видеть все, тогда как прохожим заглянуть внутрь не удавалось. Ник предполагал, что такой дом мог стоить порядка полумиллиона долларов… владелец же и его семья таинственным образом исчезли.
За время долгого путешествия из Шойо в Боулдер, сначала в одиночку, потом с Томом Калленом и другими, Ник побывал в десятках, даже сотнях городов, больших и малых, и во всех дома превратились в склепы с разлагающимися трупами. Боулдер не мог отличаться от остальных… однако отличался. Нет, трупов в нем хватало, они видели тысячи трупов, и с ними предстояло что-то сделать, прежде чем закончатся сухие, жаркие дни и польют осенние дожди, ускоряя разложение и, возможно, приводя к болезням… но все-таки маловато для такого города. Ник задавался вопросом, заметил ли это кто-то еще, помимо него и Стью Редмана… Лаудер, наверное. Лаудер замечал практически все.
На каждый дом или общественное здание, заваленное трупами, приходился десяток других, совершенно пустых. Каким-то образом на последнем этапе эпидемии большинство жителей Боулдера, как больных, так и здоровых, ушли из города. Почему? Он полагал, что значения это не имело и, судя по всему, причину им узнать не удастся. Но факт оставался фактом: матушка Абагейл сумела привести их в единственный достаточно большой город Соединенных Штатов, очищенный от жертв эпидемии. Одного этого было достаточно, чтобы заставить даже такого агностика, как он, спросить себя: а где она взяла информацию?
Ник занял три комнаты на первом этаже дома, уютные комнаты, обставленные мебелью из сосны. Никакие уговоры Ральфа увеличить занимаемую площадь результатов не дали – он и так чувствовал себя незваным гостем, – но комнаты ему нравились… и до этого путешествия из Шойо в Хемингфорд-Хоум он не подозревал, как ему недостает других людей. Он до сих пор не мог утолить жажду общения.
Впрочем, так хорошо, как сейчас, он не жил никогда. В эти комнаты Ник попадал через черный ход и держал десятискоростной велосипед под навесом у двери, где тот стоял, утонув чуть ли не по оси в опавших осиновых листьях, которые копились там не одно десятилетие. Он начал собирать библиотеку, которую всегда хотел иметь, но не мог позволить себе, стран ствуя по стране. Раньше он читал много (в эти новые времена с трудом удавалось выкроить часок-другой, чтобы посидеть и душевно поболтать с книгой), и некоторые из книг на полках – по большей части еще пустых – были давними друзьями: он брал их в библиотеках, где за книгу приходилось платить по два цента в день. В последние несколько лет ему ни в одном городе не удавалось прожить достаточно долго, чтобы получить читательский билет. Другие книги он еще не прочитал, но заглядывал в них, заходя в библиотеку. И сейчас, когда он сидел за столом с бумагой и фломастерами, одна из этих книг лежала у его правой руки – роман «И поджег этот дом» Уильяма Стайрона. Нужную страницу Ник заложил десятидолларовой купюрой, подобранной с мостовой. Денег на улицах хватало – ветер тащил их вдоль ливневых канав, – но Ника удивляло и забавляло, сколько людей – и он в том числе – по-прежнему останавливалось, чтобы подобрать их.
Зачем? Книги теперь стали бесплатными. Идеи тоже не стоили ни цента. Что-то в этом его радовало. Что-то пугало.
Он писал на листе блокнота на спирали, в котором хранил свои мысли: половина заполненных страниц являла собой дневник, половина – список нужных вещей. Ему страшно нравилось составлять такие списки; он думал, что один из его предков, возможно, был бухгалтером. Он открыл для себя, что составление такого списка – лучший способ избавиться от привязчивой тревоги.
Он вернулся к чистой странице, выводя каракули на полях.
Теперь ему казалось, что все, чего они хотели и в чем больше всего нуждались, хранилось на застывшей электростанции восточного Боулдера, будто сокровище, пылящееся в темном чулане. Неприятное чувство охватывало людей, собравшихся в Боулдере, чувство, которое пока еще не выплеснулось наружу, – они напоминали себе группу испуганных школьников, бродящих в темноте по дому, населенному призраками. И в каком-то смысле весь Боулдер выглядел городом-призраком. Создавалось впечатление, что их пребывание здесь – явление сугубо временное. Один мужчина по фамилии Импенинг в свое время жил в Боулдере и работал в бригаде заключенных на одном из заводов «Ай-би-эм», расположенном между Боулдером и Лонгмонтом. Импенинг изо всех сил старался сеять панику. Ходил по городу, говоря людям, что в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году к четырнадцатому сентября снежный покров в Боулдере достигал полутора дюймов, а в ноябре от мороза могли отвалиться яйца даже у бронзовой обезь яны. Такие разговоры Нику хотелось пресечь, и быстро. Если бы Импенинг служил в армии, его бы за это тут же уволили из логических соображений. Главное состояло в том, что Импенинга никто бы не слушал, если бы в дома подавалось электричество, а нагреватели включались нажатием кнопки. Но если не удастся добиться этого к первым заморозкам, Ник опасался, что люди просто начнут уходить, и никакие собрания, представители и ратификации их не остановят.
По словам Ральфа, с электростанцией ничего страшного не произошло, во всяком случае, на вид. Какие-то машины остановили люди, обслуживавшие электростанцию, какие-то остановились сами. Две или три большие турбины сгорели, возможно, от возникшей перегрузки. Ральф говорил, что кое-где надо заменить провода, но полагал, что он и Брэд Китчнер, располагая десятком помощников, смогут это сделать. Гораздо больше людей требовалось для того, что снять сгоревшую и почерневшую обмотку с турбогенераторов и намотать новую. Медной проволоки на складах в Денвере хватало. Ральф и Брэд убедились в этом сами, съездив туда на прошлой неделе. Имея в своем распоряжении достаточно людей, они не сомневались, что обеспечат подачу электроэнергии ко Дню труда.
– А потом мы устроим гребаную вечеринку, каких этот город еще не видывал, – заявил Брэд.
Закон и порядок. Это тоже его волновало. Мог ли Стью Редман взвалить на себя эту ношу? Он наверняка не захочет, но Ник исходил из того, что, возможно, ему удастся уговорить Стью… а если уговоры не подействуют, обратиться за помощью к его другу, Глену, и уж против них двоих Стью точно не устоит. Что его по-настоящему тревожило, так это воспоминания, совсем свежие и болезненные, о тех нескольких днях, которые ему пришлось провести в Шойо тюремщиком. Винс и Билли умирали, Майк Чайлдресс топтал свой ужин и вызывающе кричал: Голодовка протеста! Я объявляю гребаную голодовку протеста!
У него внутри все начинало ныть при мысли, что им потребуются и суды, и тюрьмы, и… может, даже палач. Господи, это были люди матушки Абагейл – не темного человека! Но он подозревал, что темный человек обходился без такой ерунды, как суды и тюрьмы. Он наказывал быстро и сурово. Да и зачем тюрьма, когда вдоль автострады 15 на столбах висели трупы, пища для стервятников.
Ник надеялся, что большинство правонарушений будут мелкими. Некоторые уцелевшие уже начали напиваться и вести себя агрессивно. Один подросток, еще не совершеннолетний и явно не имеющий водительского удостоверения, ездил взад-вперед по Бродвею на большом грейдере, пугая людей. В конце концов врезался в стоящий грузовик, в котором до эпидемии перевозили хлеб, и осколки лобового стекла поранили ему лоб – по мнению Ника, он легко отделался. Видевшие его люди понимали, что парень совсем юный, но никто не пытался его остановить.
Власть. Организация. Он написал эти слова на листе блокнота и обвел двумя кругами. Да, они были людьми матушки Абагейл, но это не защищало их от слабости, глупости, дурных знакомств. Ник не знал, Божьи они дети или нет, однако помнил, как Моисей, вернувшись с горы, увидел, что те, кто не поклонялся золотому тельцу, играли в кости. И не следовало забывать о том, что кому-то могли надоесть эти забавы, после чего этот кто-то вполне мог решить занять место старой женщины.