Противостояние. Том I
Шрифт:
Она не знала. Если на то пошло, не имела ни малейшего понятия.
Не волнуйся. Стью.
Но волноваться как раз следовало. Отпечаток пальца в ее дневнике давал повод для волнений. Потому что у человека, способного украсть твой дневник и ознакомиться с твоими сокровенными мыслями, нет ни моральных принципов, ни совести. Такой человек мог подкрасться сзади к тому, кого ненавидел, и столкнуть с высокого обрыва. Или ударить камнем. Или пырнуть ножом. Или застрелить.
Не волнуйся. Стью.
Но если Гарольд сделает нечто подобное, в Боулдере ему не жить. И куда он пойдет?
Вот только Фрэн прекрасно понимала куда. Она еще не была уверена (еще не знала наверняка), что Гарольд и есть тот гипотетический человек, которого она нафантазировала, но сердцем чувствовала, что есть место, где собирались такие люди. Есть, будьте уверены.
Быстрыми, резкими движениями она надела рюкзак и направилась к двери. Через три минуты Фрэнни уже катила по Бродвею в сторону Арапахоу под ярким послеполуденным солнцем и думала: Мы будем сидеть в гостиной Гарольда, пить кофе, говорить о матушке Абагейл, и все будет хорошо. Просто хорошо.
Но маленький домик Гарольда оказался темным, пустым и запертым.
Уже это выглядело для Боулдера из ряда вон выходящим. В прежние дни ты запирал дверь, чтобы никто не смог украсть твой телевизор, стереосистему, драгоценности жены. Но теперь телевизоры и стереосистемы никакой ценности не представляли – бери не хочу, без электричества они превратились в бесполезные железки; что же до драгоценностей, любой мог поехать в Денвер и набить ими рюкзак.
Почему ты запираешь дверь, Гарольд, когда все бесплатно? Потому что никто не боится ограбления больше вора? В этом все дело?
Вскрывать замки она не умела. Уже собралась уезжать, когда ей пришло в голову проверить подвальные окна. Находились они чуть выше уровня земли, темные от пыли. Первое же окно, которое толкнула Фрэнни, сдвинулось на направляющих, пыль посыпалась на пол подвала.
Фрэн осмотрелась: ни души. Никто, кроме Гарольда, еще не поселился на Арапахоу. И это тоже вызывало вопросы. Гарольд мог улыбаться, пока не треснет лицо, похлопывать людей по спине и проводить время в компании, с радостью предлагал свою помощь тем, кто о ней просил, а иногда и безо всякой просьбы, легко вызывал симпатию к себе – и действительно, в Боулдере о нем были самого высокого мнения. Но если говорить о выборе места жительства, как-то это не вписывалось в общую благостную картину. Указывало на существование иного аспекта во взглядах Гарольда на общество и свою позицию в нем… возможно. Или объяснялось его склонностью к уединению.
Фрэнни протиснулась в окно, перепачкав блузку, спрыгнула на пол. Окно находилось на уровне глаз. Гимнастикой она не занималась, как и вскрытием замков, поэтому выбраться наружу могла, лишь встав на какой-нибудь ящик или стул.
Фрэн огляделась. Подвал был переоборудован в игровую комнату. «Отец часто говорил об этом, но руки так и не дошли», – подумала она, ощутив укол грусти. Стены, обитые сосновыми досками, встроенные в них квадрафонические динамики, подвесной потолок, большой шкаф, наполненный пазлами и книгами, электрическая железная дорога, игрушечный автодром, стол для аэрохоккея, на который Гарольд небрежно поставил ящик с колой. Эта комната принадлежала детям, и на стенах висело много постеров. На самом большом, теперь старом и потрескавшемся, Джордж Буш выходил из церкви в Гарлеме со вскинутыми руками, широко улыбаясь. Надпись большими красными буквами гласила: «НИКАКОГО БУГИ-ВУГИ ДЛЯ КОРОЛЯ РОК-Н-РОЛЛА».
И такой грусти, внезапно навалившейся на нее, Фрэнни не испытывала с тех пор… по правде говоря, никогда не испытывала. Она прошла через потрясения, и страх, и жуткий ужас, и дикое горе, от которого немели и разум, и тело, но столь глубокую и терзающую душу грусть ощутила впервые. А с ней неожиданно пришла и тоска по Оганквиту, по океану, по дорогим сердцу холмам и соснам Мэна. Безо всякой на то причины она вдруг вспомнила о Гасе, стороже автомобильной стоянки у общественного пляжа Оганквита, и на мгновение подумала, что сердце у нее разорвется от постигших ее утрат и печали. Что она делала здесь, балансируя между равнинами и горами, которые делили страну надвое? Это не ее место. Она тут чужая.
Единственный всхлип сорвался с ее губ и прозвучал так пугающе и уныло, что она второй раз за день зажала рот обеими руками. Хватит, Фрэнни, давай без этого. Так быстро пережить это невозможно. Понемногу все уляжется. Если тебе так уж необходимо поплакать, сделай это позже, не в подвале Гарольда Лаудера. Дело прежде всего.
Она направилась мимо большого постера к лестнице, проходя мимо улыбающегося, вечно радостного лица Джорджа Буша, горько улыбнулась. Он-то точно станцевал буги-вуги. Наверняка.
Поднимаясь по ступеням, Фрэнни подумала, что дверь на кухню, конечно же, будет заперта, но та открылась легко, даже не скрипнув. Кухня оказалась чистой и опрятной: вымытые тарелки на сушке, сверкающая газовая плита… но запах жареного жира висел в воздухе, будто призрак прежнего Гарольда, того самого Гарольда, который появился в ее жизни, приехав к их дому за рулем «кадиллака» Роя Брэннигана, когда она хоронила отца.
Конечно же, если Гарольд придет прямо сейчас, будет скандал, подумала Фрэнни. Мысль эта заставила ее обернуться. Она буквально ожидала увидеть Гарольда, стоящего у двери в гостиную и ухмыляющегося ей в лицо. Само собой, там никого не было, но сердце забилось сильнее.
На кухне она не заметила ничего особенного, поэтому прошла в гостиную.
Там царила темнота, такой мрак, что ей стало не по себе. Гарольд не только запирал двери, но и задергивал шторы. Вновь она почувствовала, что столкнулась с подсознательным выражением внутреннего мира Гарольда. Почему человек задергивал шторы в своем доме, живя в маленьком городе, где все живые знали, что задернутыми шторами отмечены дома мертвых?
В гостиной, как и на кухне, царил идеальный порядок, хотя мебель выглядела тяжеловесной и далеко не новой. Единственным украшением служил камин с каменной площадкой, такой большой, что на ней мог уместиться человек. Туда Фрэнни и присела, задумчиво оглядываясь. А когда чуть сместилась, почувствовала, как шевельнулась расшатавшаяся плита. Она уже было собралась встать и посмотреть повнимательнее, но тут кто-то постучал в дверь.
Страх обрушился на Фрэнни, будто тонна перьев. Ее просто парализовало. Горло перехватило, и только потом она поняла, что подпустила в трусы.
Стук повторился: несколько быстрых, резких ударов.
Господи, подумала Фрэнни. Шторы задернуты и ставни закрыты, спасибо небесам.
За этой мыслью пришла другая: а что, если она оставила велосипед там, где его мог увидеть любой прохожий? Неужели оставила? Фрэнни отчаянно пыталась вспомнить, но долгое время в голове у нее крутилась только одна идиотская фраза, вроде бы очень знакомая: Прежде чем вынуть сучок из глаза соседа твоего, убери бревно из своего собственного…