Противостояние
Шрифт:
У бараков больше шансов выстоять.
Рядом на земле растянулась испуганная женщина, худая, хоть анатомию по ней изучай.
Маликов ее за угол закинул:
— Прижмись!!
— Дети там, дети! — запричитала заключенная и голову в плечи вжала — поверху пули стену барака прошили.
— Где дети?! Где?! — закричала Лена.
— Медкорпус, — махнула рукой в тут сторону, откуда как раз стреляли. Худо. Одно радует — вовремя узнали. Маликов как раз гранату бросить хотел.
— Хорошая охрана в бараке!
— Надо его брать, пока детей не перебили!
— С
Девятнадцать тридцать пять.
Прижаты к медкорпусу. Внутри фашисты засели. Еще один солдат упал, зато заключенные присоединились — четверо мужчин, но возраст у скелета не определить. Как вообще и в чем еще душа держится?
— Братове дыти!
— Знаем!
— Не подставляйтесь!
Лена глянула на Валеру, что с другой стороны у входа к стене прижался и кивнула — на раз-два — вместе.
И ринулись. Лену зацепило, по плечу чиркнуло. Она в сторону и фриц за угол.
Маликов сплюнул: щас я тебя сука!
Ребята следом вошли, за угол слева и справа очереди дали, выглянули. Один пошатнулся, сползать начал, девушка его подхватила и во лбу дырку увидела — бесполезно спасать, мертв. Облокотила у стены, выглянула и сняла все-таки подонка, что в коридоре засел.
Дальше разделились — Лена с двумя влево, Маликов — вправо.
Девятнадцать сорок пять.
Девушка шла по коридору, распахивая каждую дверь и готовая выстрелить по первому звуку.
В одной из комнат — операционные столы в ряд и люди на них, женщины. У последнего мужчина в белом халате со шприцом. Увидел лейтенанта, отпрянул, шприц грохнулся на пол и разбился.
Бойцы и лейтенант на лежащих посмотрели — трупы, и видно только их кончили. У одной пена на губах еще пузырилась.
Шатров одиночным в «доктора» дал.
— Тварь!
Санина к последнему столу подошла и застыла — смотрела на нее огромными голубыми глазами красивая молодая нагая девушка… а вместо рук и ног у нее культи были, свежие.
У Лены ком в горле встал.
— Застрели, — даже не услышала, а поняла, что губы искалеченной прошептали.
И вроде скажи в ответ: жива, жить будешь!… А как жить такой?
Лейтенанту зубы сцепила. Пистолет достала и пустила пулю в голову девушке.
Ребята на убитую посмотрели, на командира и осторожно закрыли несчастную простынею с головой.
— Твари! — выругался Шатров.
Медленно дальше двинулись.
Лена думала с ума сходит — комнаты, комнаты и в каждой то трупы девушек с истерзанными животами, грудью исполосованной словно мясниками, то дети- тени, глаза стариков и сидят смиренно на операционных столах, глядя на склянки с кровью у стены.
В двадцать десять все было кончено — пехота пошла.
Из сорока человек, что пошли на задание, осталось двенадцать в живых, двое тяжело раненых — Дина и лейтенант Нахимов.
Лена с бойцами сидели у барака, прислонившись к стене и кто курил, кто просто глаза закрыл, не от усталости — от увиденного. Молчали все.
Вымотало их это простое задание и физически и морально.
Лена смотрела перед собой, а видела девушку, у которой по локти ампутировали руки и по колени ноги. Видела мальчика ростом с пятилетнего ребенка, обтянутого кожей серой, с яркими алыми пятнами на щеках, ввалившимися глазами. Его взгляд пустой и бессмысленный и трубка вниз из иглы вставленной в вену на локтевом сгибе. Из нее кап, кап кровь в бутылку…
Кап, кап, остатки жизни ребенка…
Видела мужчину с изрезанными ногами и зашитыми кое-как ранами, с червями на черном от гноя мясе…
Видела жуткий рубец на животе совсем ребенка, девочки лет двенадцати, что шел от грудины до лобка «косичкой».
Видела детей, совсем крох, сидящих на грязных, завшивленых тряпках, которые только увидев ворвавшихся в бокс тут же оголили свои веточки-ручки и выставили на обозрение выжженные номера. Впаянные как тавро в кожу!…
— Лейтенант, уходим, — глухо сказал подошедший Маликов. — Дальше без нас уже разберутся.
Лена молчала и смотрела на него, не понимая, что он хочет.
Мужчина, зато понял, что она не в себе, поднял и бойцам кивнул — двинулись. Повел девушку к выходу. Она шла и смотрела на ровные ряды бараков, вымощенную могильными плитами опять же ровненькую, аккуратную дорогу, колючку метра в три высотой, с четким разделением столбов, лежащие трупы в полосатых одеждах и, силилась хоть что-то сообразить.
Те, кто жив остался — ликовал. Целоваться лезли, тараторили что-то солдатам, каждый на своем языке. Послушаешь — все народности здесь: французы, немцы, поляки, итальянцы, чехи, украинцы, евреи, русские.
Толпы за воротами сидели — кости одни — куда им прыгать от радости, еле живы.
Лена смотрела на них и понимала четко лишь одно — фашисты не люди — звери. Не новость, но как — то особенно остро встало это здесь. Они развязали не просто войну за территорию — они воевали против человечества, против самой жизни, без сантиментов, жестоко и методично вырубая "расовые единицы". Она знала об этом, но разве могла поверить, пока не увидела, как работают "машины истребления"? Разве могла представить, что такое возможно? Разве может человек проявлять полную беспринципную, присущую только матерому хищнику жестокость, отметя всякие моральные границы?
Нет, это не люди. Хоть и рядятся в людские тела.
Фашистов в клетке держать нужно — загнать в этот лагерь, с немецкой педантичностью и аккуратизмом обнесенный тройными рядами колючей проволоки, через которую проходит ток.
Загнать и сжечь. Отдельно каждого, чтобы хоть на миг перед смертью, они поняли, что такое боль, поняли, как это, когда намеренно издеваются.
И сникла совсем, понимая, что при всей ненависти не сможет так сделать.
Застрелить — да, а мучить нет.
— Лейтенант! Очнись! — затряс ее Валера, испуганный видом девушки. Они уже прилично от лагеря ушли, а она все как не живая.