Противостояние
Шрифт:
— Не тряси, — огрызнулась вяло и качнулась, как только он ее отпустил. Постояла и пошла через ровную аллейку с саженцами, заботливо обработанную. Смотреть на это было дико — сад, трогательно ухоженный, а буквально в трехстах метрах от него — концлагерь, где издеваются над людьми, проводят опыты на детях, как на животных.
Деревья значит нужны, а люди — подыхайте?
Лена дико закричала и, не соображая, дала очередь по яблоням, но автомат заглох — патроны кончились…
Их перебросили на второй Белорусский и она не могла даже списаться с Колей. Потерялась после задания. По ночам кричала, днем,
"После войны, Коленька, встретимся", — пообещала ему и смяла письмо, выкинула.
Главное Коля жив, остальное частности.
Да и подумалось: нужна ли она ему, может ли опутывать собой, ведь инвалид, как от этого не бегай. Никогда ей прежней не стать. В зеркало на себя смотреть стращно — седая.
А ведь ей только девятнадцать лет…
Вечером ее вызвали, а утром пополненная группа опять вышла на задание.
Сорок четвертый год подходил к концу.
На Новый год Лена получила звание капитан и погоны.
Сорок пятый Николай встретил в бою.
Двадцать девятого января войска первого Белорусского фронта вступили на территорию Германии. Польша, где их встречали с цветами, называли «братове», плакали и лезли обниматься, осталась позади. Подобной встречи советских войск в Германии, солдаты не ждали. Но это было неважно — главная цель была — Берлин.
Глава 45
Самое тяжелое положение сложилось в Восточной Пруссии — на третьем Белорусском фронте. Войска, в состав которых ввели первый Прибалтийский фронт, столкнулись с сопротивлением группировки армии «Север».
Но и другим фронтам доставалось.
Бои в Германии напоминали Санину по своему ожесточению Сталинград.
Но здесь доходило до абсурда — все чаще убитые солдаты рейха оказывались сопливыми пацанами, женщинами, а некоторые, например минометчики были прикованы цепью к арматуре и не могли покинуть своей точки. Мирное население было либо насмерть перепугано, либо настроено с ярой ненавистью, что предпочитало отравиться всей семьей, чем пережить вступление большевистских орд в родную страну, населенный пункт, дом.
Гитлер агонировал, фашизм издыхал. Однако раненый зверь бывает вдвойне опасней здорового и для себя и для окружающих. И советские войска не выходили из боев до апреля. Небольшая передышка и опять — теперь уже на Берлин.
Войска текли мощной волной на столицу рейха, желая задавить ядро своих несчастий. Николаю, как и всем командиром, приходилось постоянно проводить беседы с солдатами, чтобы не было эксцессов с мирным населением. Но все равно доходили слухи, что то здесь, то там происходили стычки. Оно можно было понять — прийти из разрушенной дотла родной страны, проходить четыре года под страхом смерти за себя и свою семью, а вернувшись застать холодную золу, а после идти мимо чистенькой, ухоженной бюргерской риги, встречать полные презрения взгляды фрау и… узнавать, что те жирели за счет рабов — угнанных насильно с оккупированных территорий.
Раз и Николай чуть не сорвался, не набил морду одному бюргеру, и то, что без ноги он был, не спасло бы, потому что в хлеву двух украинок нашли — полуживых, избитых как собак, у одной вовсе лицо и руки обварены. Не понравился хозяину ее взгляд и плеснул кипяток…
Как за такое не то, что морды не бить, не стрелять подонков?
Какой приказ сдержит бойца, если на месте тех Василины и Дуни окажется чья-то дочь или жена?
Убили ребята ночью бюргера. Семеновский орать, но Николай взглядом осек и тихо сказал:
— Утоп скотина в сортире. Мои солдаты тут причем?
— Покрываешь?!
— Савельич, очень хочется кого-нибудь под трибунал отдать — бери меня, а ребят не тронь. Удавили? Не сделали бы — я сделал.
— Да ты сдурел!
— Да!… Да!! — закричал, не сдержавшись и у горла ребром ладони рубанул. — Вот мне где эти гниды фашистские! И не мне одному — всем по всему фронту!! Захлебнулись уже все дерьмом их! В ушах булькает! Я их тварей давил, давлю и буду давить! Ребята вместе с тобой были, когда Освенцим освобождали?! И что ты хочешь от них после?! Белоруссию вспомни! Выжженные деревни! Пустыню! Об одном все жалел — сволочь ту, что была там в тот момент не вижу, дотянутся не могу. Думаешь, один об этом мечтал — поквитаться? А потом приходим сюда, в чистеньки уютненькие гнездышки, и что видим? Что мало над нашими издевались — продолжают, курвы! Работорговцы хреновы! Ты девчонок видел этих?! Он их голодом сука морил! Измывался как мог! Насиловал! Что прикажешь, почетную грамоту ему за это выдать?! Я ему только пулю выдать могу!! И то жалко! Правильно его в сортире утопили. Достойная смерть!!
Семеновский нервно закурил:
— Нельзя настраивать население против себя!
— Да плевать мне на это население!!…. Кто его настраивает? — качнулся к нему Николай. — Ты листовки по указу Гитлера видел? "Звери к вам идут! Бойтесь большевистской чумы! Русские, русские идут!" Это мы звери! А они ангелы!… Правильно суки бояться. Ты Польшу с нами прошел: слезы! Вспомни, как нас встречали, как плакали и цветами закидывали. А тут смотрят на тебя, как на червя. Да хрен с ними, пусть смотрят как хотят, только ведут себя, как люди. Ребята детей вон их кормят без всяких указов и приказов, это как, не учитывается? А упырю голову свернули — сам понимаешь, за дело! Встретится такой, вовсе спалю, лично в его же хате!!
И стихли оба на минуту.
— Все! — отрезал Семеновский разозлившись. — Кончен разговор. Но учти, еще один инцидент — под трибунал точно пойдешь!
— Давай!… Только можно сначала Берлин возьмем?!
Семеновский сплюнул и попер подальше от командира.
— Правильно, правильно, — закивал Белозерцев. — А то устроили тут, куркули — недобитки! Пусть спасибо скажут, что как свиней их не режут. Дай ребятам волю, они б умыли здесь всех за все, что сами да семьи натерпелись! Политкорректность мать ее! А ничего, что у этих гнид ее сроду не было?
— Смолкни! — рявкнул и на него Санин, двери в дом пнул со злости. — Командиров ко мне! Всех!
Мишка скривился: сейчас проформу будет устраивать, орать и грозиться. А потом отпустит и забудет. Вот человек, а? На кой ляд себе нервы трепать? Ведь знает — послушают его опять, покивают, заверят, и… попадется еще один такой упырь на дороге — придавят без всяких страхов, скидок, сантиментов, благополучно забыв все разговоры. А он опять за ребят горой встанет, прикроет.
Сплюнул шелуху от семечек, пошел приказ выполнять. Его дело телячье.