Провинциальное развлечение

де Ренье Анри

Когда, по уходе г-на де ла Ривельри, тетушка отправилась в свою комнату, я на минутку возвратился в гостиную. День вечерел, и сумерки мало-помалу наполняли пустую и печальную комнату. Из своей рамы потускневшего золота, как из окошка прошлого, президент д'Артэн смотрел на меня, и мне казалось, что я вижу, как из его разверстой груди, в которой трепетало рассеченное сердце, кровь течет на горностай и обагряет темный пурпур судейского одеяния.

Когда, перед тем как лечь спать, я облокотился на окно, откуда виден был сквозь деревья общественного сада угол Ярмарочной площади, вдруг снова раздался пронзительный, режущий, рассекающий воздух крик сирены, и в то же время из тьмы брызнули два ослепительных луча, бросаемые автомобильными фонарями. Мне показалось, что я на миг увидел быстро мчащуюся, массивную, стремительную машину; затем снова наступила тишина, столь глубокая, что я услышал, как затрещало насекомое в пламени свечки. И я почувствовал, как мое сердце бьется, бьется…

В первое время я попробовал интересоваться провинциальною жизнью и ближе сойтись с обществом, собиравшимся в гостиной тетушки Шальтрэ. Я попробовал завязать или возобновить знакомство с людьми, постоянно посещавшими тетушку.

В самом деле, говорил я себе, разве среди них не найдется нескольких приятных мужчин и нескольких приятных женщин, общество которых развлекало бы меня в моей праздности? Из маленькой комнаты, которую я занимал тогда подле гостиной, мне было слышно, как приходили гости, и иногда я присоединялся к ним. Тетушка, казалось, была польщена тем, что «парижанин», как она называла меня, не гнушается скромными общественными развлечениями маленького городка, и она хвалила меня за то, что ей хотелось бы называть моим вниманием к ней. Так что спустя недолгое время перед глазами моими прошли самые почтенные представители п-ского общества, как мужчины, так и женщины. В этом благородном собрании я охотно держал роль лица без речей. Когда мне случалось нарушать молчание, я замечал, что слова мои вызывают некоторое изумление. Как бы бесцветным я ни старался быть, мои самые безобидные речи производили на этих почтенных людей впечатление чего-то непозволительного. Ясно было, что ни об одном предмете я не думал так, как думают в П., и я казался тем более парадоксальным, что на все вещи там были твердо установленные мнения, всякое противоречие которым считалось настоящим оскорблением, как бы мягко и как бы вежливо оно ни было высказано. Эта нетерпимость происходит от очень высокого мнения о себе обитателей П., являющегося результатом не столько личных тщеславий, сколько своего рода местной гордости, которую все считают своим долгом разделять. Как бы то ни было, я внушал род недоверия, смешанного с любопытством и изумлением; и я довольно скоро заметил, что становлюсь объектом этого недоверия. Я почувствовал, что я всегда останусь в П. каким-то втирушей, что, впрочем, только радовало меня. Самое лучшее было, следовательно, примириться со своим положением, не стараться побороть то отчуждение, которое проявлялось, правда, осторожно, по отношению ко мне, и оставаться тихонько в стороне. Выгодой такого положения было то, что оно давало мне полную свободу наблюдать все, что говорилось или делалось в моем присутствии. Это благоразумное поведение тотчас поставило меня в курс излюбленных занятий, вкусов, идей хорошего общества П. и разговоров, которые обыкновенно велись в нем.

Главною темою этих разговоров были, понятно, хозяйственные дела. Хозяйство, подробности его ведения, цены на провизию, кулинарные рецепты являлись самым привычным их фоном. Эти экономические вопросы приводили к разбору и оценке состояний. Интересовались имуществом каждого до последнего су. Обследование достигало невероятной мелочности, которая посрамила бы всех податных инспекторов. Покончив с вычислением, взвешиванием, спорами о том, что каждый держал в своей шкатулке, тратил или откладывал, переходили «к главе отношений», т. е. симпатий и антипатий, делаемых и отдаваемых визитов, интимных связей и встреч, самые случайные из которых служили предметом бесконечных праздных пересудов. Малейшие повседневные события, просеянные сквозь решето, давали отвратительную едкую пыль пошлостей, пустяков, сплетен. Этот мелочной и взаимный шпионаж раскидывал свои сети по всему городу. Ничто не ускользало от бдительных глаз, любопытных ушей, язвительных языков.

Интерес ко всем только что перечисленным вещам не мешал постоянному переходу от них к беседам о здоровье. Были известны самые грязные подробности. Всякое обращение к врачу оживленно комментировалось, и ни одна посылка в аптеку за лекарством не оставалась незамеченного. Человеческие внутренности выдавали все свои тайны, и уборные становились в некотором роде публичными. Нечего и говорить, что неприличные анекдоты и двусмысленные шутки были в большом почете в П. Что касается болезни, то она составляла событие, нельзя, конечно, сказать желательное и ожидаемое, но, во всяком случае, такое, из которого не колеблясь извлекали выгоды. Она давала необычайно благодарную тему для разговора: о ней можно было говорить до бесконечности, чем, конечно, и занимались. Следили за ее развитием, осложнениями, предсказывали ее исход. Чуть-чуть не держали медицинских пари. Все это происходило под покровом внимания, проявляемого к больному. Это внимание было сосредоточено на нем как во время его выздоровления, так и во время его агонии. Словом, здоровье, его подробности, его изменения, являлось одним из самых обильных источников, питавших разговор; но как ни велика была притягательная сила этой темы, ничто не могло сравниться с действием, оказываемым на п-ский мирок вечно таинственным и возбуждающим любопытство вопросом о половых отношениях.

Этого вопроса касались лишь иносказательно, но едва заходила речь о нем, как внимание и любопытство присутствующих удваивалось, хотя они и прикрывали его притворным безразличием и лицемерным равнодушием. Однако я мог бы многое сказать по этому поводу. Между тем поздно, и моя лампа начинает коптить, а кроме того, вопрос наводит меня на мысли о моей одинокой жизни, о моей холостяцкой постели, наводит на мысли о гибких и свежих телах, лицах, распущенных волосах, объятиях, ласках, поцелуях…

Я слышу, как над моей головой в своей каморке возится новая горничная, недавно нанятая тетушкою Шальтрэ. Это деревенская девушка, она некрасива, но она молода; к несчастью, у меня нет вкуса к служанкам, и я не представляю себя поднимающимся в рубашке, с голыми ногами и со свечкою в руке к этой бедной девушке! К тому же она подняла бы крик, приняла бы меня за вора, за убийцу. Вышел бы большой скандал. Кстати, об убийцах: мне нужно будет отправиться в Валлен, попросить добрейшего г-на де ла Ривельри посвятить меня в свою работу об убийстве президента д'Артэна советником Сориньи. Я использую эту поездку в Валлен в качестве одной из маленьких «эскапад для здоровья», которые так обычны для здешних «господ».

Итак, «ближний» занимает большое место в п-ских разговорах, но не всегда христианская любовь к ближнему руководит здесь словами, которые высказываются о другом. В П. широко применяется самая беспощадная критика личностей, причем она гораздо отчетливее видит недостатки, чем достоинства. Если принять во внимание умолчания из учтивости, сдержанность из благоразумия, если учесть подразумеваемое и все

хитрости, применяемые искушенным недоброжелательством для сокрытия себя под маскою беспристрастия, если, словом, принять в соображение всякого рода смягчения, то получится представление, будто население очаровательного городка П. в большей своей части состоит из скупцов, развратников, завистников, льстецов, лицемеров, обжор и других столь же мало достойных уважения разновидностей человеческого рода. Так, по крайней мере, выходит из суждений и оценок, высказываемых друг о друге обывателями П. Они проявляют более чем скромное почтение друг к другу и рассматривают друг друга в далеко не благосклонном свете; но чувства эти старательно задрапировываются ими и благоразумно покрываются лаком притворной симпатии. Нужно немало времени, чтобы открыть их истинную мысль под покровом участливости, который они на нее набрасывают. С виду между членами п-ского «общества» царит самое сердечное согласие, и банальность разговоров еще более способствует укреплению этого впечатления, — настолько искусно бывает запрятана в них взаимная ненависть и презрение, доступные взорам одних только посвященных. Но стоит кому-нибудь из этих господ или этих дам скрыться из виду, как тотчас условность, которою живут в П., перестает соблюдаться по отношению к нему. Я уже говорил, какое мастерство обнаруживает тетушка Шальтрэ в области «вскрытий». Все же когда в столь замкнутом кругу смутно чувствуют опасность «личностей», то бывают очень осторожны, и разговоры ограничиваются размышлениями о стоящей погоде и догадками о том, какой следует ожидать.

Эти предсказания, впрочем, не лишены основательности. Маленькое п-ское общество насчитывает в своем составе известное количество сельских собственников. Здесь охотно вкладывают свое состояние в землю. Так что благоволение или недоброжелательство неба всегда служит интересною темою для разговоров. В каждом доме барометр является персонажем, показания которого тщательно наблюдаются и усердно комментируются, но шалостей климата не предугадаешь, и самое простое отдаться на милость божью. К этому высказывают большое расположение в П., по крайней мере, на словах. Обыватели П. народ религиозный, что, однако, не предполагает их полного равнодушия к земным благам и совершенного отказа от материальных выгод; но в П. есть порядочное количество людей если не набожных, то, по крайней мере, богомольных. В П. охотно рассуждают об интересах церкви, но не столько с богословской точки зрения, сколько с политической.

Политики П. любят подниматься до общих рассуждений, но местные интересы, нужно признаться, являются единственными подлинными интересами. П. настроен в общем реакционно, в нем жалеют «бедную Францию», отданную в руки «безбожников» и в кулак «красных». Послушать этих почтенных людей, так можно подумать, что наша «несчастная страна» докатилась до последней ступеньки падения и маразма. Каждый день в П. ожидают революцию. Царство разбойников и преступников не за горами! Разводя такие иеромиады, эти господа забывают, что купоны оплачиваются, что земли возделываются, что заводы работают, что торговля совершается нормально, что общественная жизнь идет своим чередом, да и их собственная спокойно плетется вперед. Франция все же имеет армию, флот, промышленность, торговлю, литературу, искусства, суд и полицию. Несмотря на эти, скорее, успокоительные факты, в П. только и мечтают о перевороте и реставрации, при условии, понятно, что он пройдет чинно и обыватели П. от него не пострадают. Среди хулителей «ужасного режима», который управляет нами, моя тетушка Шальтрэ и г-н де Блиньель являются самыми яростными. Оба они состоят подписчиками грязного листка оскорблений и клеветы, издаваемого обществом «Чрево Сен-Гри». В нем обливаются помоями все, кто не посвятил себя «правому делу». Самые мягкие ругательства, какие знает этот листок, суть «продажный» и «кретин». Тетушка Шальтрэ наслаждается этим сквернословием, которое через свои золотые очки подбирает г-н де Блиньель глазами старой курицы, копающейся в навозной куче. Тетушка не ограничивается этой «ядовитою уткою». Она получает несколько других газет, аккуратно прочитываемых ею. Очень быстро усвоивши их содержание, она с добавлениями авторитетно повторяет его затем своим гостям и приводит их в совершенный восторг. Так что г-н де Блиньель не упускает случая галантно объявить, что если бы парламенты были открыты для женщин, то тетушка была бы наиболее достойна выступать в них.

Таинственный автомобиль появился снова. Я услышал несколько пронзительных сигналов, которые каждый раз заставляют меня странно вздрагивать. Автомобиль снова появился, и, хотя я не видел его, старуха Мариэта подробно мне описала его; она рассмотрела его вблизи, ибо едва не была раздавлена им, когда переходила Рыночную площадь, отправляясь в сад за овощами. Безмолвный и стремительный автомобиль задел ее: шофер не дал предупреждающего сигнала… Автомобиль был пуст. Он массивен, выкрашен в темно-красный цвет, мощен. Да, мощен, — это слово погрузило меня в мечтательность. Почувствовать себя унесенным силою немою и стремительною! Нестись версты и версты! Пересекать реки, подниматься на горы! Ветер скорости будет дуть вам в лицо; пейзажи будут бежать мимо, постоянно сменяясь! Вы будете проезжать через деревни, через города. Вы будете исступленно, бешено мчаться таким образом к жизни, к любви, к смерти, и по временам какой-нибудь стремительный поворот будет наклонять к вам почти до расстояния поцелуя чьи-то сладостные и немного задыхающиеся губы…

В П. много занимаются, правда, с лицемерною сдержанностью, половыми отношениями, как супружескими, так и внесупружескими. Хроника супружеских отношений составляется преимущественно женщинами. Если они не слишком сдержанны по части своих собственных альковных тайн, то сколь же велико их любопытство касательно того, что происходит в других семьях. Так что эти дамы охотно обмениваются интимными признаниями, пускаясь при этом ь большие подробности, хотя они отлично знают, что такие признания не останутся без огласки. Готовые использовать и распространять сведения, которые были им доверены, они мирятся с тем, чтобы их собственные признания подверглись такой же участи. Я часто замечал, что у женщин нет стыда; во всяком случае, в П. они говорят о своих половых наслаждениях совершенно свободно. Впрочем, в П. супружества, в общем, «добропорядочны» и, с рассматриваемой нами точки зрения, нормальны. Мужья относятся к своим женам внимательно и аккуратно выполняют свои обязанности. Иные вносят даже в это дело некоторое рвение, объясняющееся, скорее, их бурным темпераментом, чем супружескою страстью. Иные даже в преклонном, казалось бы, возрасте продолжают оказывать супругам свидетельство своих нежных чувств.