Проводник
Шрифт:
– А чего ты вдруг на подъем пошел? Выдохни. Мне врать смысла нет.
На это ответить было нечего - всё видела, всё знала, ведьма. Осталось только отвести глаза. Внутренний голос шепнул, предложил гордо встать, собрать вещи и уйти восвояси, но в душе вдруг защемило, отдав колющей болью в сердце.
– Права ты, не было стыдно, и жалко её тогда не было. Злорадство какое-то вдруг плеснулось. Помню, как специально вышел посмотреть, что она делает, увидел, что в слезах сидит, и не удержался, усмехнулся.
– Почему тебе вдруг стало так важно, чтобы она не поехала?
– Не знаю...
– и увидев недоверие в лице Ветлы, в неосознанном порыве даже руку к сердцу приложил.
– Честно, не знаю. Накатило вдруг. Не могу объяснить, что тогда со мной было.
Скользнув взглядом по его руке в покаянном жесте, Ветла продолжила:
– Рябь по воде черная пошла, помнишь?
Бэл кивнул.
– Вспоминай, где ты рябь такую видел. Как вспомнишь - заходи,
***
Бэл стоял и мялся на крыльце, не решаясь войти, не понимая, откуда взялась эта неясная робость. Не пасовал он перед женщинами, а тут прям как ступор какой-то. И ведь не страшная она - Ветла, глотку не дерет, ядом не брызжет, да только смотрит так, как будто знает все наперёд, и от этой проницательности жутко становится. Не получалось ни приукрасить себя, ни приврать. А выходила на поверку вещь странная и неприятная. Ведь если посмотреть, что лежит в основе его поступков, то большинство из них с гнильцой окажутся. И вот от этого понимания стало Бэлу тошно. Позолота лихого спецназовца враз облетела, оголив неприглядный фасад какого-то постоянного нарциссизма, рисования и самолюбования. Удачи на себя быстро примеривал, а просчеты определял как чужой умысел. И ведь никогда он не думал, что смерть Маринки всецело на его совести. Почему-то, узнав страшную новость, подумал лишь, что вот ведь судьба-злодейка, никогда не знаешь где смерть подкарауливает. После этого жизнь закрутила, завертела, не до возвышенных размышлений стало. Не первая это потеря за время службы, да и наверняка не последняя. Иллюзией про конец преступности не тешился, а значит, будет еще кровь литься. Кто знает, может и его черёд не за горами. Вот что тогда скажут о нем сослуживцы-товарищи? Нет, ну понятно, речи будут красивы, а вот что подумают? Как между собой охарактеризуют его, лихого офицера? Скажут ли, сожалея, что был он отличным парнем? Или просто, что был таким как все, один из многих? А вдруг, что между нами, так себе он был?..
Дверь скрипнула, выглянула Ветла:
– Хватит самоедством заниматься, заходи.
И он с огромным внутренним облегчением перешагнул порог, с ходу заявив:
– Мне кажется, знаю я, откуда эта рябь, да только давно это было, и к нынешней истории не относится.
– Так знать бы наперед, откуда ноги растут, намного проще голове жить было бы, - задумчиво ответила Ветла и села в кресло. Бэл устроился напротив, отрицательно качнув головой на предложение чая, и собравшись с мыслями начал, как ему самому показалось, нести несуразицу, не имеющую отношения к делу.
– Мамка моя с батей поженились по молодости. Ох, и завидная пара, про них все говорили. Представляешь, она заядлая туристка, певунья и заводила, может, и не первая красавица на курсе в институте, но приметная. Парни на неё внимание обращали. На свидание приглашали. Да она прямо говорила, что есть у нее уже любовь всей жизни. Тогда, видишь, верили люди в красивые отношения до гробовой доски. Её поняли, когда она с женихом на танцы пришла. Высокий, статный, как там говорят - косая сажень в плечах, да и этого мало, появился он в форме моряка. Моряка! Представляешь, в сухопутном городе, это же фурор! Мечта девушек. То, что не совсем моряк, а курсант речного училища - никто и не понял. В тот вечер они купались во внимании и завистливых вздохах. Свадьбу сыграли и зажили весело, легко, красиво. С любовью. Батя учебку закончил и его распределили в Пермь на сухогруз. Мама институт заканчивать в городе осталась, но это испытание только усилило их чувства. Встречались, каждый раз как новый. Бегали по друзьям, по гостям, в походы ходили, по новым городам путешествовали, отец хорошо зарабатывал. Мама после института тоже в Пермь распределилась в НИИ, так и жили, не тужили. Через два года дочку родили, а еще через три я появился. И всё вроде тоже шло замечательно. Зимой, всей семьей, то на лыжах, то на городской каток, то в театр, то в киношку рванем.
Но дальше все как-то тише пошло. Мама за бытом осела. Работа-дом-работа всю легкость съели. Немного располнела, может даже немного на себя рукой махнула. А батя как был красавцем-моряком, так ещё вроде ярче стал, заматерел, да в карьере рост наметился. В общем, помню я, как в нашей семейной дружной жизни какой-то скол наметился. Отец чаще в рейсы уходить стал, мама из-за этого то грустила, то плакала, то на отца срывалась, обвиняя в загулах. И вот однажды, после долгого разговора в закрытой комнате, откуда было слышно, как мама плачет и что-то с обидой выговаривает, отец вышел какой-то как будто чужой, подошел ко мне, ладонью мазнул по голове и сказал: "Ну, бывай, старичок, ухожу я, значит. Но ты не переживай, видеться мы будем часто, так что даже не заметишь, что что-то изменилось". Я же, толком не понимая что происходит, спросил, куда он уходит и почему. А он в ответ как-то странно на меня посмотрел и сказал: "Вырастешь - поймешь". Потом накинул куртку и ушел. А я заплакал. Было мне тогда всего пять лет, но я четко понял, что папка ушел от нас, от меня, и что былая хорошая жизнь кончилась. Из комнаты вышла зареванная мама, обняла меня, шепча, что все будет хорошо, но я-то знал своим детским умом, что не будет.
Жизнь и на самом деле как будто поблекла. Сестра больше к матери жалась, а я все ждал, когда отец вернется. Мама тоже вначале как будто бы его ждала. Вздрагивала на звонки в дверь и с надеждой в глазах бежала открывать, но это был не он. Отец вообще вновь появился в моей жизни только через несколько лет. Когда я шел не торопясь из школы, обычный такой, уже умудренный школьной жизнью, первоклассник, с дутым ранцем на спине, подпинывающий сменку в холщовом мешке. И вдруг меня как кипятком ошпарило - по другой стороне шел батя, держа под руку очень яркую красивую женщину. Они что-то живо обсуждали и смеялись. Я сначала обмер, а потом рванул через улицу с восторженным криком: "Папа!". Отец обернулся, оставил свою спутницу и сделав шаг ко мне навстречу, подхватил, высоко подкинув над собой вместе с ранцем и сменкой. Ты даже не можешь представить, как я тогда бы счастлив! Все дни, наполненные тоскливым ожиданием, простил ему только за то, что он позволил побыть с ним рядом. Тогда мы пошли в кафе. Отец накупил мне разных сладостей, а себе и спутнице взял кофе. И он совершенно не обратил внимание на её недовольно скривленные ярко накрашенные губы. А я заметил. И внутри проскользнула едкая радость от мысли, что вот она должна смертельно обидеться на папу и уйти, тогда мы с ним пойдем домой, а там мама и сестра. Ох, и рады они будут! И все пойдет по-старому! Всё снова станет замечательно! Но девица никак не уходила, и моё мороженое все-таки закончилось. На крыльце кафе отец опять потрепал меня по голове своей огромной пятерней и сказал: "Бывай, старичок! Увидимся!" И подхватив под руку красотку ушел. А я побрел домой.
Нет, тогда я уже не плакал. Большой ведь. Просто шел, как будто оглушенный. Придя домой, даже не сразу понял, о чем меня спрашивает мать. Правда, после этой встречи отец больше надолго не пропадал. Мы стали опять видеться. Он нас с сестрой забирал иногда в выходные дни и вел развлекать. Это было весело. Но если быть откровенным, больше всего мне нравились те встречи с отцом, когда сестра не могла с нами пойти. Вот это было настоящее счастье! Как будто отец принадлежал только мне.
Потом у мамы появился друг - дядя Гриша. Он был неплохой мужик, без искры, но порядочный. Всегда приходил в гости с цветами, как он говорил, "для дам", вручая гвоздички или хризантемки маме и сестре, а мне протягивал сверток к чаю. Меня кривило от его правильности. Ничего не мог с собой поделать. А вот сестра ничего, наоборот потянулась к нему, к его прописной заботе. Я ей как-то зло ляпнул, что купилась на цветики-семицветики. Она меня дураком обозвала. Ну да мне было все равно, я вел глухую домашнюю оборону против дяди Гриши и продолжал ждать отца, который тогда уже, капитаном стал! И пусть все того же сухогруза, но каково, а! На мое пятнадцатилетие, представляешь, подарил настоящую кожаную капитанскую куртку! Меня же тогда чуть кондрат от счастья не хватил. Помню, я тогда подарок дяди Гриши, книги, даже раскрывать не стал. Напялил на себя папкин подарок и ходил так весь вечер, светясь как лампа в люстре. Мама тогда промолчала, но я видел, как ей горько и обидно, но это ничуть не омрачило моей безграничной пацанской радости. Как же я обожал отца!
А на лето он вдруг пригласил меня в рейс. С собой! Сестра тогда заныла, чтобы её тоже взяли, но отец категорически отказал, сказав, что нечего молодой девушке делать на сухогрузе. Она тогда в слезы, давай его уговаривать, но отец остался непоколебим в своем решении. На радость мне, кстати. Я, помню, даже язык ей показал, а она постаралась меня треснуть по спине кулаком, да только поймай меня! Отец дал ей денег на летние развлечения в городе, она тут же успокоилась и гордо убыла. А я пошел в рейс. И ты знаешь, ничего там сверхъестественного и романтичного не оказалось. Рутина. Скука длиной в несколько недель. В один из вечеров, свесив ноги с борта и разглядывая черную речную рябь, я понял, что точно не хочу быть моряком, но тут же вспомнил сестру, когда ей отказал отец, и расплылся в довольной улыбке. Отец - мой! А она пусть и дальше дружит с дядей Гришей. После того путешествия в рейсы я больше не ходил. Батя приглашал пару раз, но я под благовидными предлогами увиливал.
Время шло. После школы я для галочки закончил техникум и ушел в армию. По возвращении, недолго думая, рванул в спецназ. Вот где я смог себя реализовать, да так, что уже сам ловил восхищенные и полные тревоги взгляды отца. Он хоть и постарел, сдал некоторые позиции, но по-прежнему хорош. Речной волк, капитан сухогруза. К маме он так и не вернулся, в итоге живет один, больше всего боясь грядущей пенсии. А я хоть и вырос, но так и не понял его.
***
– Что же получается, что вот так просто всё, и глупо... Взрослые поступки родом из детства?
– вслух размышлял Бэл.