Провокатор
Шрифт:
– Нет, я ехал сюда, чтобы вместе с тобой завершить то, что не удалось группе Барашкова. Но в последний момент вмешался Азеф и стал настаивать, чтобы генерал-губернатора заменить на другого человека.
– На кого? – поинтересовался Павел. – Если, конечно, не секрет.
– Не секрет. На начальника московской охранки. Азеф с таким пылом настаивал на этой кандидатуре, что можно было подумать, речь идёт о самом царе. Но члены комитета, как всегда, его поддержали.
11. Ирина
Ирина лежала, отвернувшись к стене. Павел присел рядом, не зная, как начать разговор и как понятно объяснить ей, что его позиция отнюдь не отсутствие доверия к ней, не мужской эгоизм, а только одно-единственное желание не подвергать риску любимого человека. Но примет ли его аргументы Ирина?
Молчание затягивалось. Наконец Ирина повернулась и взглянула на Павла:
– Не мучь себя. Я всё понимаю. Всё это время размышляла о сказанных тобой словах и поняла, что ты прав. Я действительно не гожусь для участия в серьёзном деле. Я слабая, неумелая, нерешительная. У меня может не хватить духу в решающую минуту. Мне страшно, что я могу вас подвести.
Павел хотел её успокоить, но она закрыла ему губы ладонью:
– Подожди, не перебивай. Это ужасно. Но это так. И мне невыносимо больно, оттого что для вас, моих друзей, и в первую очередь для тебя, я постепенно окажусь чужой.
В глазах Ирины появились слёзы.
– Родная моя, – Павел взял в свои ладони её руки, поднёс к губам, – никогда. Слышишь, никогда ты не будешь для меня чужой. Ты для меня самый близкий и самый дорогой человек. Я тебе так благодарен!
– За что?
– За всё! Ведь это благодаря тебе, да-да, не спорь, я выбрал путь борьбы. И всё, что я делал и буду делать, – это и твоя заслуга тоже.
– Перестань. Что это на тебя вдруг нашло? – Ирина, смущённая его горячностью, попыталась обернуть всё в шутку. – Смотри, захвалишь, потом даже жалеть будешь.
Но Павел смотрел на неё очень серьёзно.
– Да, мы все служим одной идее – освобождению нашего народа. Но каждый должен делать то, что может, что у него лучше получается.
– А что, по-твоему, могу я?
– Сейчас объясню, – кивнул Павел. – Понимаешь, мы задумали огромное дело. И террор, как мне начинает в последнее время казаться, только одно из средств. Может быть, самое действенное и уж во всяком случае самое заметное и громкое. Один-единственный теракт – и шум на всю Россию. Но ты посмотри, сколько мы убили тиранов, убили даже царя, а Россия так и не проснулась, революция не вспыхнула, самодержавие не свергнуто.
Павел помолчал, потом взглянул на Ирину:
– Мне кажется, – я тебе первой об этом говорю, – в задуманном на самом деле одного террора мало.
– Что же нужно ещё?
– Просвещение, – убеждённо ответил Павел. – Просвещение народа. Если мы не просветим народ, не объясним ему несправедливость нынешнего строя, ничего у нас не получится. Сколько наших товарищей, которые шли в народ, были сданы в полицию этим самым народом из-за его невежества, забитости, дикости.
Павел покачал головой:
– Это посложней, чем теракт, если представить всю нашу матушку Россию. Страшно
– Ты думаешь, у меня это получится?
– Да-да, – горячо заговорил Павел. – И если б не ты и не твоя библиотека, разве я бы стал таким, какой есть? И сколько таких, как я! А ты говоришь: чужая…
Он наклонился, чтобы поцеловать Ирину, но она остановила:
– Подожди-подожди. А ты говорил об этом…
– О чём?
– О просвещении… Ну, хотя бы с Гордоном или с кем-то ещё?
– Нет.
– Почему?
Павел махнул рукой:
– Бесполезно.
– Почему?
– Гордон помешан на терроре. Да и другие тоже.
– Но, может быть, – начала Ирина, – поговорить, объясниться.
– Не поймут. Сочтут за трусость. Нет, – Павел вздохнул, – мне из террора уже не уйти.
Ирина обняла его:
– Только не рискуй зря. Обещаешь?
– Обещаю.
Павел выключил ночник и, наклонившись к Ирине, нашёл её губы…
12. Сергей
Зубов встал, чтоб сходить за кипятком, но вспомнил, что чай кончился. Хлеб тоже. И настроение сразу испортилось. Вспомнилась хозяйка, которая грозила выгнать на улицу. Где взять денег? Этот вопрос доводил его до отчаяния.
Он невольно взглянул на конверт с письмом матери, которое он помнил уже наизусть. Она писала про своё житьё, но не жаловалась, наоборот, даже ободряла сына и не впрямую, но звала домой. Отцовский пансион да его уроки, что ещё надо? А там, глядишь, место в гимназии освободится, директор не против его взять. Писала, что и невесту ему приглядела, скромную приличную девушку…
Известие о невесте вызвало досаду. Неужели действительно придётся уехать. И потом каждому знакомому объяснять, почему вернулся, оставил университет. Сергей почувствовал, как от унижения и стыда кровь приливает к щекам. Но это всё ещё полбеды. Он взглянул на фотографию, за которой посылал его Павел к чудаку фотографу, запечатлевшему их на бульваре. Он, Ирина, Павел. Всё, что забрал в фотоателье, он отдал Павлу. За исключением вот этой. И вечерами подолгу не мог отвести от неё глаз. Неужели всё-таки придётся уехать? Нет, он знал, что не сможет этого сделать.
Вновь вспомнился разговор в библиотеке, и вновь слова Павла: «…мы любим друг друга»… «мы муж и жена…»
Вновь боль и отчаяние. И больше никаких мыслей и чувств.
Сергей встал, натянул тужурку и зашагал вниз по лестнице.
Ночные улицы были пусты. Город спал. Лишь в редких окнах горел свет.
Ноги сами несли его к дому Ирины. Он торопился, хотя и не понимал зачем. Лишь оказавшись перед знакомым двухэтажным особняком, остановился и перевёл дыхание. Горело всего лишь одно окно. Он стоял и смотрел. Время шло. Наконец за шторами мелькнул силуэт. Ирина? Не разглядеть. Он стоял и смотрел. Вот вновь кто-то прошёл у окна. Павел? Внезапно свет погас. Вновь вспомнились слова: «мы любим друг друга…» Сергей, едва не застонав, побрёл прочь.