Провокатор
Шрифт:
– Кого?
– Да вот этого, которого принесли. Он ведь, когда-то нормальный мужик, настоящим зверем стал. Как напьётся, и пошёл злость свою на людей срывать. Жену свою, сына бил смертным боем. Сын хороший парнишка, смышлёный, за мать пытался заступаться. А кем вырастет. Пьяницей или бандитом. Нет ему отсюда другой дороги.
Кувшинников замолчал, потом взглянул на Зубова:
– Вы меня извините, Сергей. Наболело…
– Понимаю.
– А что толку? – горько заключил Кувшинников. –
Зубов спустился по лестнице, вышел на тёмную грязную улицу. Как-то особенно отчётливо представил себе мёртвого Лёшку, когда-то неплохого мужика, которого жизнь сделала зверем. В распахнутых настежь окнах орали под гармошку, пили водку, били друг друга в кровь. «Колидоры» жили своей жизнью.
Сзади зацокали копыта. Появившись, извозчик придержал лошадь. Какие-то люди с двух сторон взяли Сергея под руки. Он рванулся, но тщетно. Держали крепко.
Сзади кто-то сказал:
– Не дёргайтесь, Зубов. Вы арестованы.
22. Павел и Солдатов
Солдатов ещё раз оглядел Павла с головы до ног.
– Рад тебя видеть! Сколько же мы с тобой не виделись?
– Да я-то тебя видел, а ты меня нет.
– Как это? – удивился Павел.
Хозяин приложил палец к губам, прислушался, заговорил, приглушив голос:
– Я же ходил на ваш процесс. Видел вас всех. И мне тогда ещё сказали наши, что тебя скоро выпустят, потому что товарищи так вели себя, что ты, мол, сбоку припёку в их компании оказался…
– Да, – вздохнул Павел, – в неоплатном долгу перед каждым из них.
– Какие люди! – покачал головой Солдатов. – Вот кому памятники надо ставить.
– Может быть, поставят потом… Потомки.
– Может, – согласился хозяин. – Только мы до этих дней не доживём. Пойдём на кухню. Чаем тебя напою.
Накрывая стол, Солдатов заговорил вновь:
– Вот сказал про памятники и подумал: народ наш горемычный, сдаётся мне, ещё ой как нескоро помянет нас добрым словом.
Он налил из графинчика две стопки.
– Давай, брат, за тех, кого с нами нет…
Выпили, хозяин вздохнул.
– Я последнее время много о чём передумал. А поделиться не с кем, потому и рот сейчас не могу закрыть.
– Ну так и говори, о чём надумал.
Солдатов нахмурился:
– Слишком уж больно ударила нас охранка. Самых лучших выбила. Хотя… Есть тут и наша вина…
– В чём? – удивлённо взглянул на него Павел.
– Дисциплины нет – раз. Конспирация плохая – два. А три – самое худшее. Террор стал модой, много среди нас лишних, для которых главное – чтобы на пьедестал взойти героем.
– Ну, это ты зря, – возразил Павел, – пьедестал этот очень часто эшафотом оказывается.
– Может быть, и так, – согласился Солдатов. – Но… Давай лучше о деле. Ты ведь не просто так ко мне пришёл?
– Не просто так. Виртуоз в Москве.
– Да ты что! – просиял Солдатов. – Наконец-то. Давно пора. За всех товарищей отомстить. И за тех, кто в Сибири, и за тех, кого уже нет. Слава тебе, господи, – Солдатов перекрестился, – дождался… Кто?..
– Начальник охранки.
Солдатов нахмурился.
– Ты что?
– Не знаю… – он ответил не сразу. – Харлампиев, конечно же, та ещё сволочь. И я бы лично собственными руками удавил этого гада, но, думаю, если уж затевать дело, так надо, чтобы грохнуло на всю Россию.
– Кого ты имеешь в виду?
– Губернатора, например, – Солдатов рубанул ладонью. – Как-никак родственничек царя. И за ребят бы отомстили. Показали бы всем – жива боевая группа!
Павел вспомнил о разговоре с Гордоном на эту же тему, как в последнюю минуту по настоянию Азефа поменяли губернатора на начальника московской охранки, но почему-то решил пока не делиться с другом этими подробностями, развёл руками:
– Так решил комитет.
– Ну раз решил комитет, – вздохнул Солдатов. – Будем действовать.
– Нужны люди.
– Мои бойцы готовы.
– А как, кстати, Вейцлер?
Солдатов помрачнел:
– Плохо. Взяли.
– Как это произошло?
– Не понимаю. Уж Вейцлер-то конспиратор, каких ещё поискать. А тут… я узнал, пришли прямо на квартиру. Как по наводке.
– В тюрьме?
– Нет, держат дома как живца. В квартире – засада. Сам-то держится, но, чувствую, из последних сил.
– Так всё серьёзно?
– Мы с ним встречались каждое воскресенье на Никитском бульваре. Но была договорённость, если все пуговицы на плаще застёгнуты, подходить нельзя: значит «меня пасут». Вот уже три воскресенья пуговицы застёгнуты наглухо. И я же вижу: кругом шпики.
– И бежать нельзя?
– А семья? – возразил Солдатов. – Дома-то Соня с сынишкой. Она, когда ещё в положении была, четыре месяца провела в тюрьме. И всё это, конечно, сказалось. Мальчик родился не совсем… здоровым.
– А эти… гады что, не знали, что она беременна?
– Знали! – пристукнул кулаком Солдатов. – И специально издевались, скоты!
– Неужели в них совсем человеческого нет?
– В ком ты хотел человеческое найти, – горько усмехнулся Солдатов. – Для них подлость – первое дело. Иной раз встречаешь старого знакомца и уже сомневаешься, не завербован ли? Весь город накрыли как сетью.
Некоторое время сидели молча.
– Я в своих бойцах уверен полностью.
Павел внимательно посмотрел на товарища: