Провокатор
Шрифт:
– А арестованный отправится в Сибирь. И надолго. После убийства государя императора Александра Второго у нас с террористами перестали гуманничать. Вот, собственно, всё, что я хотел вам сказать, дорогой Сергей Васильевич.
– Я не понимаю, зачем вы всё это мне рассказали, – начал Зубов. – Какое отношение я имею к вашему Виртуозу!
– Во-первых, Виртуоз этот ваш. А во-вторых, отношение к нему, дорогой Сергей Васильевич, имеете самое непосредственное.
– Не понимаю!
Харлампиев вынул из папки лист и протянул его Зубову.
–
Это был ордер на арест Ирины.
Сергею стало душно.
– Это бесчеловечно!
– Согласен, – кивнул Харлампиев, положив ордер перед собой, – так же, как и стрелять в царя.
– Да какое отношение Ирина, – вскричал Зубов, – то есть Ирина Александровна, имеет к Виртуозу? Это ошибка!
– Ошибки здесь быть не может.
– И вы пошлёте молодую женщину на каторгу?!
– А что делать, – развёл руками полицейский, – её никто не тянул на аркане в ряды революционеров.
Зубов был в смятении и не соображал, что ему делать. Наброситься на Харлампиева, схватить за горло, вырвать бумагу? Но тот словно читал его мысли, приоткрыв ящик стола, показал пистолет:
– Только давайте без глупостей. Вы же умный человек, Сергей Васильевич. Думайте. Может быть, найдёте какой-то выход из данной ситуации.
– А он есть?..
– Уверен, да. Вы только представьте себе, отправить дорогого вам человека, да-да, – он взглянул Сергею в глаза, – я всё знаю, отправить молодую женщину в Сибирь, на каторгу – это значит обречь её на верную гибель. И от вас зависит: будет она обречена на эти муки или нет.
– От меня?
– От вас.
– Как?
– Так и быть, подскажу. Я готов пойти вам навстречу и заменить Ирину Александровну на кого-нибудь другого.
– Не понимаю, – сбитый с толку Сергей действительно не мог понять манёвр собеседника. – Но я ведь этого Виртуоза и в глаза не видел!
Харлампиев взглянул на него чуть ли не с сочувствием:
– Понимаю. Но есть же другие. Мы за библиотекой давно наблюдаем. Среди тех, кто там бывает постоянно, наверняка есть революционеры. Как вы считаете?
Зубов пожал плечами:
– Наверное…
– Вот и назовите кого-нибудь.
– Как я могу назвать кого-то, кого я не знаю? Если только себя? Пожалуйста. Я, Зубов Сергей Васильевич… Это вас устроит?
– Не паясничайте, – нахмурился собеседник, – и не геройствуйте. Я открыл вам карты. Теперь ход за вами. Только не говорите мне про честь и узы товарищества. Жизнь очень часто ставит нас перед серьёзным выбором, который мы обязаны сделать. Я иду вам навстречу, потому что хочу справедливости. Ни вы, ни Ирина Александровна не заслужили столь жёсткого наказания. Так избавьте от мучений и её, и себя. Ваш ход, Сергей Васильевич! Итак, кто?
– Дайте мне хотя бы два-три дня! – взмолился Зубов.
Харлампиев задумался и наконец изрёк:
– Хорошо. Даю вам три дня. Через три дня вы называете мне имя другого человека и я на ваших глазах сжигаю этот ордер. В противном случае
Зубов не знал, куда себя деть от пристального взгляда Харлампиева.
– Кстати, Сергей Васильевич, – продолжил хозяин кабинета, – мы вас взяли вечером, и никто из ваших друзей этого не видел. Сообщать им об этом факте не советую. И о нашем с вами разговоре – тоже. И последнее. Извольте держать слово. И выкиньте все дурные мысли, если они вдруг придут вам в голову. За библиотекой хорошо смотрят, никому уйти не удастся. Любые ваши попытки – это удар по Ирине Александровне. Вы поняли?
– Да.
– Свободны.
25. Трудный разговор с Гордоном
Гордон с невозмутимым видом повернулся к Павлу:
– Ну как?
– Всё в порядке. – Павел не мог сдержать рвущейся наружу радости. – Солдатов готов к работе. И его люди – тоже.
– Отлично. Он что-нибудь знает о Вейцлере?
– С Вейцлером беда, – Павел помрачнел. – У него на квартире засада.
– Как узнали?
– Он сам дал знать.
– Каким образом? – Гордон вопросительно посмотрел на Павла.
– У них с Солдатовым была договорённость: если заметёт полиция, утверждать, что все контакты с организацией осуществляются через связного, с которым они встречаются каждое воскресенье в семь вечера на Никитском бульваре. Если Вейцлер появляется в застёгнутом на все пуговицы пальто или плаще, подходить к нему нельзя: его пасут.
– Ну и… – не выдержал Гордон.
– Три воскресенья подряд Вейцлер появляется на бульваре застёгнутым на все пуговицы. И Солдатов, естественно, проходит мимо.
– Солдатову надо прекратить встречаться с Вейцлером, – резко резюмировал Гордон.
– По воскресеньям там всегда много народа, поэтому опасности, что Солдатов каким-то образом окажется в поле зрения охранки, почти нет.
– Опасность всегда есть, – не согласился Гордон. – Кого знает Вейцлер, кроме Солдатова?
– Меня, разумеется.
– Плохо…
– Да уж чего хорошего! – согласился Павел. – Солдатов говорит, что у Вейцлера вид такой, будто он держится из последних сил. А если вспомнить, что дома у него Соня и больной ребёнок, можно представить, как ему туго. Солдатов предлагает продумать вариант спасения Вейцлера.
– Он в своём уме? – Гордон даже отпрянул от неожиданности, – Что за чушь ты несёшь?
– Почему чушь? – возразил Павел. – И Вейцлер, и Соня – наши товарищи. Они в беде. По-твоему, мы должны их бросить?
– Ты ещё скажи: предать, – зло бросил Гордон.
– Я так не скажу. Но ты пойми. Пока Вейцлер видит Солдатова по воскресеньям, у него остаётся надежда, что мы знаем о его положении и думаем, как его спасти. И представь его состояние, если Солдатов не появится в условное время. Что он будет думать о нас? А ведь он про нас не сказал ни слова.