Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском

Савчук Алексей Иванович

— Скажу. Вы напрасно переживаете. Он тоже не хотел вас обидеть. Просто ему все надоело, на него ходили смотреть, как на какое-то диво…

Голос Доменики, мягкий и ласковый, успокаивал девушку. С ней Ларисе так же хорошо и просто, как было в детстве с матерью… И она все рассказала Доменике о себе, поделилась с ней своими огорчениями и обидами.

— Мне едва минуло шесть лет, когда отец с матерью погибли. Дядя взял меня к себе. Сначала было ничего, потом тетка начала ко всему придираться…

Все трудней становилось жить в дядином доме, хотя Василий Михайлович всячески

старался защитить сироту от придирок жены. Не проходило дня, чтобы девочка не плакала. Ей хотелось вырваться из холодного, неуютного дома и умчаться в далекий незнакомый мир… Она бросалась из крайности в крайность: собиралась то уехать в Петербург, то учительствовать в деревне. Иногда ей казалось, что она просто избалованная, изнеженная барышня, которой от нечего делать лезет в голову всякая чепуха. В такие минуты Лариса ненавидела себя. «Нужно что-то делать, нужно работать так, чтобы тело ныло от усталости, а голова была занята чем-то полезным и разумным».

— Вам, верно, смешно такое слушать? — вдруг спросила Лариса.

— Нет, что вы! Говорите, говорите, — участливо попросила Домоника.

— Ну скажите, почему я такая? Почему не найду места в жизни?

— Не знаю, что вам ответить, — не торопясь, заговорила Доменика. — Я тоже рано осталась без отца. Но не было у меня ни времени, ни сил горевать. Мать брала белье в стирку, а я, сколько себя помню, помогала ей. За день так умаешься, что еле доплетешься до постели. А на рассвете — опять за работу…

— Значит, тетка правду говорит, что все у меня от безделья, — грустно подытожила Лариса.

— Нет, — решительно возразила Доменика. — Мысли у вас хорошие, душа открытая. Кого-нибудь встретите, полюбите. Для женщины это очень важно. А там и работу найдете по душе. И все будет хорошо.

— Я и сама так думаю. Расскажите еще про себя, — попросила Лариса.

— Ничего особенного у меня не было. Встретила Григория, поженились. Ребенок родился… Жить трудно, муж все по тюрьмам… — Она рассказывала спокойным, ровным голосом. — Но я все равно счастливая, — широко улыбнулась Доменика.

— Может, и я буду?

— Обязательно. Сердце у вас доброе, отзывчивое.

— Передайте же Григорию Ивановичу то, о чем я вас просила…

— Передам, — пообещала Доменика.

22

Петровского в солдаты не забрали и даже вовсе забраковали по состоянию здоровья: помогла справка доктора Кухаревского. Радовалась Доменика: пускай трудно пока, но на работу где-нибудь да устроится, будет кусок хлеба. Попытался Григорий наняться токарем на Брянский — не взяли. После бесконечных хождений наконец повезло. В Екатеринославских железнодорожных мастерских он познакомился с поднадзорным рабочим Василием Андреевичем Шелгуновым, высланным из Петербурга за принадлежность к «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса». Будучи прекрасным специалистом, он довольно быстро нашел работу, а потом устроил и Григория.

За ним повсюду следовали шпики. Однажды у Доменики какой-то тип спросил:

— Твой Григорий все такой же?

— А зачем ему меняться? — Доменика притворилась, что не поняла вопроса.

А сама постоянно

беспокоилась за мужа, особенно из-за газеты «Искра», которую невесть откуда он добывал. Невольно настораживалась, если кто-нибудь заходил к ним ее почитать. Обычно такое случалось в воскресные дни или после работы, когда темнело. Григорий, ожидая посетителей, выходил на улицу и прогуливался возле хаты…

Издали он заметил высокую, не по годам статную фигуру Савватия Гавриловича, токаря с Брянского. По случаю воскресенья тот приоделся: на нем ладно сидел уже поношенный, но аккуратно выглаженный костюм — Григорий его помнил с первых дней своего пребывания на Брянском заводе, а ведь прошло более семи лет. И сапоги давнишние: добротные, в гармошку, начищенные ваксой.

— Это ты, Гриша? — обрадовался Савватий Гаврилович, когда Петровский поздоровался.

Петровского вдруг охватило чувство светлой душевной родственности со своим первым учителем и наставником в токарном деле. Искусством обрабатывать металл Савватий Гаврилович владел в совершенстве: считался мастером высокого класса и всегда неплохо зарабатывал. Но у Савватия Гавриловича была целая куча детей, в его доме постоянно жили родственники и земляки, поэтому он всегда нуждался. В первые дни на Брянском, когда Петровский получал гроши, именно Савватий Гаврилович чаще других делился с ним сахаром и хлебом…

Савватий Гаврилович вглядывался в бледное, осунувшееся лицо Петровского, заметил свежие розовые шрамы на шее и сочувственно покачал головой:

— Вижу, Гриша, что тюрьма не мать родная, красит человека, как кипяток рака. Снова к нам на завод?

— Не приняли. С трудом устроился электриком в мастерские.

— Известное дело: меченый, вот и боятся, — подытожил Савватий Гаврилович.

— А как вы поживаете, Савватий Гаврилович? — шагая рядом, спросил Григорий.

Тот, бросив ласковый взгляд на бывшего ученика, усмехнулся:

— Живем хорошо, горя у людей не занимаем.

— Своего хватает?

— А то… Я, словно пень, на старом месте торчу. С первого дня, как завод пустили…

Они поравнялись с убогой халупой Савватия Гавриловича, которую, сколько помнит Петровский, хозяин собирался расширить и достроить.

— Зайдем или тут посидим?

— Лучше на воздухе.

Они устроились на деревянной лавке, и Савватий Гаврилович, достав кисет с табаком, привычно и быстро свернул толстую цигарку. Затягивался глубоко, с жадностью. За густым, едким дымом из его груди вырывался застарелый кашель.

— Вот замучил, за горло хватает и по ночам душит. Спрашиваешь, как живем?.. А что у нас может быть хорошего? Видно, Григорий, что кому на роду написано, тому и быть.

Петровский с грустью смотрел на Савватия Гавриловича, усталое лицо которого было сплошь изрезано глубокими морщинами.

— Человек, Гриша, глуп…

— Почему?

— А ты слушай, не перебивай… Вот хоть бы я… все надеюсь, жду: а может, лучше будет?.. Черта лысого! И в пекле паны будут полеживать, в чугунах греться, а мы — дрова таскать, — зло и хрипло засмеялся он. — Ничего лучшего нам не дождаться.