Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
— Ишь как насобачился, ирод, по глазам понимать человеческую душу. Чтоб ему пусто было! — в сердцах сломал прутик Иван Макарович.
— «Еду, значит, я на фронт. Как вдруг — стоп!»
— Что бы это значило? — сокрушенно вздохнула мать Степана.
— Слушайте, Катерина Семеновна, тут про все написано… «А „стоп“ такой. Самураи-диверсанты шастают по нашей земле и, где только могут, шкодят. Возле станции переброшен через небольшую речонку мост. Вот они, черти, и сунули взрывчатку под него. Да, видать, просчитались. Рвануло перед самым нашим носом, но особого вреда не причинило. Забегали офицеры, стали спрашивать, нет ли специалиста в эшелоне, который
— Есть такая привычка у господ, — подтвердил Иван Макарович, — коль беда, родным отцом тебя назовет, а прошла — и не глянет.
— «В обед я снова „приказываю“ полковнику: „Отцепите паровоз, я хочу пробу сделать“. И вот потихоньку-полегоньку двинулся паровоз к отремонтированному мосту… Скажу правду, ушла у меня душа в пятки, когда он заскрипел под колесами тяжелой машины. Дважды проутюжил я мост паровозом и доложил полковнику: „Эшелон можно пускать“. Тут как раз со станции пожаловала казенная ремонтная бригада. Увидели, что все уже сделано, осмотрели мою работу, расспросили, где я работал до призыва, а потом ухватились за меня, словно черти за грешную душу. Забрали меня из маршевого батальона и зачислили слесарем военных передвижных железнодорожных мастерских. Теперь уверен: не доехать мне до маньчжурских сопок… век бы их не видеть! Война скоро окончится. Как подпишут мирный договор, так и ждите меня живого-невредимого… А может, еще и с медалью на груди! Вот уж поиздевается надо мной Григорий. Но я медали ему не покажу, а спрячу для забавы будущим детям. Всем вам земной поклон от меня! К сему руку приложил Степан Непийвода».
В глубокой тишине было слышно, как вздохнула Катерина Семеновна:
— Слава тебе, господи! — и перекрестилась… Григорий часто навещал семью Непийводы. Каждый раз Катерина Семеновна, тревожно глядя на него, спрашивала:
— Гриша, скажи, скоро ли конец войне?
— Скоро, Катерина Семеновна, — уверенно отвечал он и всегда рассказывал ей о последних известиях с дальневосточного фронта. Иван Макарович молча кивал головой, а в глазах матери то вспыхивала, то потухала надежда, хотя Григорий старался всегда говорить бодрым, уверенным голосом.
Однажды, в ненастный декабрьский вечер, наскоро стряхнув снег с пальто и шапки, Григорий, не ожидая вопроса Катерины Семеновны, весело произнес:
— Ну, теперь войне действительно скоро конец.
Все вздохнули с облегчением, устремив на Петровского вопросительные взгляды.
Григорий вынул из кармана небольшую бумагу, отпечатанную на гектографе синей краской, и, поглядывая на нее, начал рассказ:
— Порт-Артур пал. Пала неприступная крепость. Россия, шесть лет владея ею, затратила на укрепление миллионы народных денег. Россия считала себя непобедимой: во всех газетах писали о том, что русский царь проучил азиатских вояк. И вдруг маленькая Япония победила великана…
— Выходит, она сильнее?
— Не в этом дело. Русские солдаты храбрые и мужественные. Но проиграл не народ, а Николай Второй со своими министрами и генералами. Это поражение на руку простому трудовому люду: ослабленный в войне царизм легче будет свергнуть и легче будет взять власть в свои руки.
Иван Макарович, выслушав Петровского, сокрушенно
— Ты, Григорий, все понятно растолковал. А как обидно получается, совсем как в улье: целый день трудяга пчелка носит медок, а он достается ненасытным трутням…
Катерина Семеновна, внимательно следившая за разговором, спросила:
— А все же, Гриша, как ты думаешь, скоро вернется Степан?
Смущенно улыбаясь, она неотрывно смотрела на него. Петровский понимал, что не может дать ей точного ответа, да она и сама это хорошо знала. Но он твердо ответил:
— Не печальтесь, родная. Степан скоро вернется.
В воскресенье, 9 января 1905 года, в Петербурге царь Николай II расстрелял мирную манифестацию рабочих. Несмотря на гробовое молчание местных газет, весть о Кровавом воскресенье молниеносно докатилась и до берегов Днепра.
Поздней морозной ночью на квартире Петровского в Новых Кайдаках экстренно собрался Екатеринославский комитет РСДРП. Был и представитель из центра, в котором Григорий Иванович узнал человека, которого они со Степаном Непийводой несколько лет тому назад трепетно ждали в Потемкинском парке. Теперь его называли товарищем Михаилом.
Окинув всех внимательным взглядом, словно собираясь запомнить каждого, товарищ Михаил сказал:
— Правительство утаивает правду о том, что произошло девятого января на Дворцовой площади. Мы же обязаны рассказать людям истину. Доведенные до отчаяния полуголодным существованием и изнурительным трудом, люди решили всем миром идти к царю-батюшке и просить у него заступничества и помощи. Во главе с попом Гапоном около ста сорока тысяч петербургских пролетариев с хоругвями и портретом царя двинулись на площадь в надежде на царскую милость. Но царь встретил мирный парод пулями и шашками… Около четырех с половиной тысяч человек убито и ранено.
Возгласы гнева и возмущения вырвались из груди притихших и взволнованных слушателей.
— Николай Второй, — продолжал Михаил, — решил запугать народ, но это ему не удалось. Если раньше часть рабочих верила в царя, то теперь он расстрелял эту наивную веру, показал дикую, жестокую полицейскую сущность самодержавного режима. Можем ли мы после этого молчать? Нет, не можем. Кровь питерских рабочих взывает к отмщенью! — горячо закончил товарищ Михаил свою речь.
Петровский поднялся с места и взволнованно заговорил:
— У рабочих есть проверенный способ отстаивать свои интересы — мы объявим стачку!
— Правильно, — единодушно поддержали его присутствующие…
С рассветом на высокой трубе Брянского завода ярким пламенем заполыхал алый флаг. Он реял в небе, напоминая о невинно пролитой крови петербургских рабочих, о боевой солидарности тружеников всей России.
Разговоры о петербургских событиях не утихали, о них можно было услышать всюду: в цехах, на улицах, в трамвае.
— А чем воевать?
— Ножом и топором.
— Ножом и топором против винтовки и пулемета?..
— Хорошо бы пушки. Но где их взять…
— Все пушки у царя…
«Жаль, — думал Петровский, — сейчас в городе нет моих первых учителей и соратников: Бабушкина, Лалаянца, Цхакая и Степана Непийводы. Сложная обстановка требует решительных и энергичных действий, а посоветоваться не с кем — многие арестованы или ушли в подполье».
Петровский изучил несколько ленинских статей, напечатанных в газете «Вперед», и решил ознакомить с ними заводских рабочих.