Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
— Послушайте, как оценивает Владимир Ильич Ленин трагедию в Петербурге: «Величайшие исторические события происходят в России… Тысячи убитых и раненых — таковы итоги кровавого воскресенья 9 января в Петербурге. Войско победило безоружных рабочих, женщин и детей… Рабочий класс получил великий урок гражданской войны; революционное воспитание пролетариата за один день шагнуло вперед так, как оно не могло бы шагнуть в месяцы и годы серой, будничной, забитой жизни…»
— Именно забитой.
— У-у, как пишет! — восторженно воскликнул худощавый молодой доменщик, стоявший рядом с Петровским.
— Слушайте
— Верно пишет Ленин… Он знает…
— Если размахнуться во всю ширь да объединиться — сразу Миколку скинем!..
— Бороться надо с оружием!
Взволнованные реплики раздавались со всех сторон.
— Для этого надо собрать все силы в один кулак, — снова овладел вниманием слушателей Григорий Иванович. — Надо обратиться с листовкой и к селянам, призвать их к объединению, к неподчинению полиции и царским властям, к неуплате налогов, к немедленной конфискации помещичьих земель.
— Хорошо бы всем вместе! Какая это была бы сила! — заговорили рабочие. — Тогда бы нас не одолели!
— Правильно! Когда мы все объединимся — рабочие, крестьяне, солдаты, — нас никто не победит! — заключил Петровский.
Вскоре екатеринославским большевикам удалось переслать за границу письмо, в котором они засвидетельствовали свою готовность подчиниться решениям III съезда партии, наметившего четкую линию в нынешней революции. Меньшевики же не пожелали принять участие в съезде, а затем отказались от выполнения его решений. Центральный Комитет, избранный съездом, лишил полномочий Екатеринославский меньшевистский комитет, а большевистскую группу провозгласил Екатеринославским комитетом РСДРП.
Постановление об этом было напечатано в газете «Пролетарий», объявленной теперь центральным органом партии.
Приближался международный день пролетарской солидарности Первое мая, который надо было провести сплоченно и организованно. Екатеринославские большевики заранее отпечатали листовки, разработали подробный план рабочей демонстрации.
Но к Первому мая готовились не только рабочие. Полиция, жандармерия, охранка — вся эта многочисленная свора карателей была приведена в боевую готовность. Намечено было, где поставить вооруженные кордоны, какие улицы и здания блокировать, за кем следить особенно тщательно.
Накануне праздника екатеринославский полицмейстер Машковский вызвал к себе
— Господа, — обратился он к ним, — известно, что в нашем городе свила гнездо крамола. Здесь большое скопление промышленных рабочих, много высланных социал-демократов… Мы, верноподданные царя и отечества, обязаны показать завтра нашу патриотическую преданность и крепость духа. Напоминаю еще раз: получено разрешение в случае необходимости применить оружие. Я уверен, что ни у кого из вас не дрогнет рука. С богом, господа!
Ночь прошла в тревоге и напряжении, в ожидании чрезвычайных событий. Две противоборствующие силы притаились в ночной темноте.
Принизывающий, холодный ветер к рассвету утих. Неподвижно стояли весенние деревья. Мирно и спокойно было на приднепровской земле, и ничто, казалось, не предвещало беды.
Ранним утром на заводских окраинах началось необычное оживление. Группы празднично одетых рабочих с красными бантами на груди собирались возле своих заводов и, построившись в шеренги, стали стекаться к центральной площади города.
Но, куда бы они ни направлялись, всюду натыкались на полицейские заслоны. Вооруженные охранники, жандармы и городовые стояли нерушимо и грозно.
Солнце уже близилось к зениту, но ни одной группе рабочих не удалось проникнуть в центр города, слиться в колонны и двинуться, как было заранее условлено, по Екатерининскому проспекту.
Главные силы полиция сосредоточила на окраинах, предполагая, что оттуда начнется движение рабочих. Петровский с большой группой товарищей прошел берегом Днепра, в обход вооруженных кордонов, и пробился к городскому театру. Живая людская река, прорвав полицейскую цепь, шумно вылилась на площадь.
— Вперед, товарищи! — крикнул Петровский.
Ободренные первой удачей, рабочие уверенно и твердо зашагали по площади. Но наперерез демонстрантам уже мчались с шашками наголо драгуны. Впереди, размахивая револьвером, ротмистр Шульц.
— Назад! Назад, негодяи! — неистовствовал он.
— К оружию! — крикнул полицмейстер Машковский, догоняя Шульца.
В колонну рабочих врезались конные, прогремели выстрелы, блеснули шашки. Раздались крики и стоны раненых. Большевик Черкашин выхватил револьвер и прицелился в Машковского. Кто-то невзначай толкнул Черкашина, и пуля прожужжала мимо уха полицмейстера. Спасать Машковского кинулся весь отряд во главе с ротмистром. Свист сабель и выстрелы заглушили все остальные звуки. Сопротивление безоружных рабочих было сломлено. На Черкашина навалились, скрутили руки, потащили в полицейское управление.
Рабочие подбирали раненых…
Допрашивали Черкашина сам Машковский и ротмистр Шульц.
— Вы хотели убить благородного человека? — спросил Шульц.
— Нет, — спокойно ответил Черкашин.
— Вы же стреляли…
— Я хотел убить не «благородного человека», а кровавого палача.
В Петербург полетели депеши. В ту же ночь военный трибунал приговорил Черкашина к расстрелу.
Утром рабочие читали листовку Екатеринославского большевистского комитета, которая сообщала о приговоре царского суда, призывала к организованному выступлению и свержению самодержавия. Черкашину расстрел был заменен пожизненной каторгой. Волна забастовок не утихала…