Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
— В других странах рабочие не так живут, — запротестовал Григорий. — А знаете почему? Потому что они сплоченнее.
Савватий Гаврилович равнодушно произнес:
— Там хорошо, где нас нет. — И, помолчав, добавил: — Может, в других странах и по-другому, только у нас все так и останется…
— Это, Савватий Гаврилович, от нас самих зависит.
— Что ж мы, — усмехнулся старый токарь, — голь перекатная, пташки пугливые, а они орлами да ястребами на нас поглядывают…
— Дружные сороки и орла заклюют.
— А где ты, Гриша, видел таких дружных
— Поведет. Савватий Гаврилович, наша социал-демократическая партия. Когда рабочий класс России сплотится и единым кулаком ударит по господам, богатеям и самому царю, мы добьемся человеческой жизни! — горячо сказал Григорий.
— Ты молодец, говоришь мудро! Мудро… — задумчиво повторил Савватий Гаврилович. — Только где ж тот кулак? Вон и среди вас нету согласия. Одни говорят: но торопитесь, добивайтесь своих прав постепенно, а другие: боритесь за свободу, боритесь против царского самодержавия. Кого слушать?
— Надо бороться не за прибавление к зарплате нескольких копеек, а за восьмичасовой рабочий день, за увеличение заработной платы, демократическую республику. Надо бороться за коренные интересы рабочего класса, а не довольствоваться жалкими подачками фабрикантов и заводчиков. Только мы сами можем себе помочь. Богатеи не поступятся своим добром. Так сказано в социал-демократической газете и в книгах.
— Я в этом, Гриша, разбираюсь не хуже тебя, хорошо знаю подлую суть хозяев-богатеев… Знаю, что шилом моря не нагреешь, а работая на панов, не разбогатеешь…
Савватий Гаврилович вздохнул и надолго замолчал. Все, о чем говорил бывший подопечный, давно тревожило и жгло его душу. Григорий, уловив настроение старого рабочего, продолжал:
— Надо сделать так, чтобы с нами считались, чтобы нас боялись как огромной организованной силы, чтобы все мы были спаяны единым стремлением… За границей выходит нелегальная газета «Искра». Вам не приходилось ее читать?
Савватий Гаврилович отрицательно покачал головой.
— Нам подсовывают разные сказочки…
— А рабочим надо читать «Искру». Она учит, что нужно делать, чтобы свергнуть ненавистное самодержавие, а не удовлетворяться хозяйскими копейками.
Савватий Гаврилович сокрушенно покачал головой и задумчиво проговорил:
— Все это хорошо, Гриша. Но мне-то что делать? У меня куча детей, для меня много значит и копейка… Как тяжко смотреть в голодные детские глаза, особенно когда ребята болеют… — Сказал, махнул рукой и отвернулся.
Немного погодя заговорил снова:
— И все-таки, Гриша, мы свою рабочую честь, свое рабочее дело ни на что не променяем. Как начнешь выколачивать копейку да только о ней думать, отупеешь, душу свою рабочую потеряешь. И никогда по-твоему жизнь не повернется!..
Эту беседу не раз вспоминал потом Петровский. Пришла она на память и в тот день, когда у него дома собрался комитет, чтобы выяснить, кто из социал-демократов
Доменика волновалась из-за того, что у них собралось столько людей: а вдруг заявится кто-нибудь чужой? На всякий случай собрала все бумаги, исписанные мужем, и спрятала в кадушку. Сверху положила торбу с мукой, накрыла все это своим платком. Потом приоткрыла дверь сеней, чтобы видеть издалека, кто идет, и вместе с тем слышать, что говорит «благородный» человек.
— Дорогие товарищи искровцы, вы повторяете, извините, чужие мысли, отстаиваете чужие взгляды, поете с чужого голоса, следуете совету людей, которые, находясь за тридевять земель отсюда, из своего уютного заграничного гнездышка, не зная истинного положения вещей, выпускают фантастические прожекты, порой совершенно лишенные практического смысла. Вы жаждете сразу взлететь на небо, оказаться в царстве свободы. А мы — люди земные и всегда помним о простых, но существенных вещах: чтобы жить и действовать, человеку нужно есть, пить, одеваться, иметь пристанище, — с пафосом говорил «экономист» Бурлацкий, с которым Петровский познакомился после возвращения из полтавской тюрьмы. Оратор сделал паузу, провел указательным пальцем по подбородку, иронически усмехнувшись, сказал: — Это широко известное марксистское положение почему-то иногда забывают сами марксисты…
Бурлацкий возглавлял оппортунистическое крыло местной социал-демократии. Экономисты в Екатеринославе чувствовали себя привольно. Они не раз, перехватив «Искру», вырезали из нее статьи, направленные против основных идеологов экономизма — «рабочедельцев», и лишь после этого газета попадала в руки рабочих. Девизом Бурлацкого и его сторонников было: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе».
На Петровского уже давно вопросительно поглядывали товарищи, но он молча слушал, и только иногда на его высоком лбу собирались складки: он сосредоточенно думал о том, как лучше ответить Бурлацкому.
Григорий понимал: некоторые положения, выдвигаемые Бурлацким, касаются главного в жизни рабочих. Помнил недавний разговор с Савватием Гавриловичем: «Все это хорошо, Гриша… Но мне-то что делать? У меня куча детей… Как тяжко смотреть в голодные детские глаза…» Однако разговор завершил словами: «Мы свою рабочую честь, свое рабочее дело ни на что не променяем!»
Бурлацкий, закончив выступление, победно взглянул на Петровского, опять обвел указательным пальцем бублик бороды и усов и небрежно бросил:
— Говорите, Григорий Иванович. Возражайте… если у вас найдутся убедительные доводы.
— Я не стану возражать, — спокойно ответил Петровский, поднимаясь.
— Значит, вы согласны со мной?
— Нет! Вы, словно сестра милосердия, выказали заботу о рабочем человеке. Я ничего не буду говорить, а лучше покажу вам одну вещь, — Петровский достал из шкафа большую картину, поставил ее на табурет, — а вы, пожалуйста, внимательно рассмотрите ее.
Это оказалась известная картина, и не было в комнате человека, который бы не был с ней знаком.