Прямой дождь. Повесть о Григории Петровском
Шрифт:
«Все средства губернских присутствий отходят Советам. Займы земствам, городам, Советам будут предоставлены лишь на то уполномоченным лицам, снабженным протоколами общих собраний Дум, земств, Советов».
И снова:
«Советы, как органы власти на местах, имеют право увольнять всех чиновников и служащих правительственных учреждений, независимо от чина и продолжительности службы, уплачивая не участвующим в саботаже за месяц вперед».
И еще:
«Взять под контроль выдачу пенсий, временно выплачивать не свыше ста рублей на пенсионера. Контрреволюционеров и саботирующих
Губернии, округа, уезды, волости, города и села призывались к широкой инициативе:
«Ввиду саботажа чиновников в центре проявлять максимум самодеятельности на местах, не отказываясь от конфискаций, реквизиций, принуждения и арестов. Не забывать беженцев и запасных».
По всей республике враг выпускал ядовитое жало, контрреволюционное подполье в своих золоченых норах готовило вооруженные выступления против Советской власти. В Петрограде распространялись листовки, внешне похожие на большевистские, с лозунгом наверху: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но призывавшие под видом свободы чинить разбой, громить винные склады, убивать и грабить. «Свобода, свобода!»
В самой столице с наступлением ночной темноты разгуливали по улицам ряженные в солдатские шинели толпы громил и хулиганов, разбивали винные склады, витрныы магазинов, врывались в частные квартиры, грабили и наводили ужас на обывателей. Вновь созданная рабоче-крестьянская милиция могла выставить редкие посты лишь на центральных улицах.
Коллегия наркомата по важнейшим вопросам заседала официально не часто, чтобы экономить время. Товарищи советовались, находили коллективное решение. На одном из таких заседаний Петровский сказал:
— От нас уходит Феликс Эдмундович. Он возглавит Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и бандитизмом. — Улыбнувшись, добавил: — Теперь и нам будет легче!
Поезд, в котором ехала советская мирная делегация — Сокольников, Карахан, Петровский и Чичерин — в Брест-Литовск, где стоял штаб германских войск, вышел из Петрограда и медленно покатил на юг, к Пскову, только накануне захваченному немцами.
За окном бушевала февральская метель, кружа густым снегом, грозила снежными заносами, а поезд и без того полз неуверенно, с опаской, готовый ежеминутно остановиться, и своей медлительностью добавлял в душу Петровского тоску и горе.
Григорий Иванович садился, вставал, снова садился. На его глазах вот уже столько времени тянется жестокая внутрипартийная борьба вокруг мирного договора с Германией. «Старой армии нет, — убеждал Ленин. — Новая только-только начинает зарождаться».
«„Левые коммунисты“ за продолжение войны, а Троцкий со своим лозунгом „Ни мира, ни войны“ играет на руку империалистам… И как этого не понять! В самом начале можно еще было заблуждаться, но не теперь, когда Антанта начала в открытую толкать на войну, предлагая техническую помощь», — думал Петровский.
Предательство Троцкого дорого обошлось стране, когда он 10 февраля 1913 года прервал переговоры в Бресте, заявив: «Мира не подписываем, из войны выходим, армию демобилизуем». Спустя несколько дней после
И даже это не отрезвило горячих поборников «революционной» войны, снова на заседании ЦК предложение Ленина не собрало большинства голосов.
Двадцать девять германских дивизий, стоящих на границе, были пущены в ход: от устья Дуная до Ревеля задрожала от пушечных взрывов земля. Враг захватывал русские города. 23 февраля немцы выставили еще более тяжелые для Советской России условия мира, потребовав ответа на ультиматум в течение сорока восьми часов.
— Условия, которые предложили нам представители германского империализма, неслыханно тяжелые, безмерно угнетательские, условия хищнические, — говорил Ленин на заседании ВЦИК. — И при таком положении мне приходится…
Ленинская точка зрения победила. ЦК большинством голосов принял решение о немедленном подписании мира. Советское правительство срочно сформировало уже третью мирную делегацию и направило в Брест-Литовск. Скорее, скорее — торопил Владимир Ильич.
У Петровского от бессонных ночей, недоедания и нервного перенапряжения кружилась голова. Сел, склонил ее на руки и задремал. Проснулся от громкого шума, возгласов, стука.
— Господа-товарищи, граждане! — выкрикивал кондуктор. — Я же вам говорю: не волнуйтесь, поезд дальше не пойдет…
— Почему?
— Что еще за новости?
— Когда эти порядки кончатся? — запротестовали со всех сторон.
Ворча и бранясь, пассажиры освобождали состав. Петровский и его товарищи вышли из вагона и отправились в Псков пешком.
В немецкой комендатуре им сообщили, что ночью на Брест-Литовск поездов не будет, и предложили переночевать в гостинице «Лондон». Около номера русских была выставлена вооруженная охрана: нельзя было допустить контактов между советской делегацией и немецкими солдатами.
Осмотрелись вокруг, взглянули друг на друга, как бы спрашивая: уж ненароком не арестовали ли нас?
— Все может быть, хотя мы и неприкосновенные.
— Я уже был однажды «неприкосновенным», — улыбнулся Петровский.
— Командование, безусловно, уже сообщило о нас в Брест и оттуда ждет распоряжений.
— Неизвестно еще, что это будут за распоряжения.
— Неизвестно, — заключил Сокольников, — но не будем гадать, как говорят, утро вечера мудренее.
Пожелав друг другу спокойной ночи, легли, старались уснуть. Петровскому казалось, что ему никогда еще не было так тяжко, даже в самые трудные минуты его нелегкой жизни… Даже тогда, когда он почти умирал в полтавской тюрьме, когда сидел в петербургской одиночке перед процессом большевиков-думцев, а буржуазные газеты ежедневно требовали для них смертной казни. И тогда, когда он задыхался в тесном вонючем трюме баржи, тащившей его на вечную каторгу в далекий якутский край… Тогда подвергалась опасности только жизнь его одного, а теперь под угрозой российская революция, добытая трудом и кровью борцов многих поколений…