Прыщ
Шрифт:
Есть путь, по которому пойдёт эта земля в реальной истории. Земских прижмут, первый епископ Смоленский Мануил — умрёт от старости, князь Роман, заходясь в своём благочестии, будет и дальше продвигать и поддерживать церковников. Но это будут уже другие люди. Любители мягко спать и сладко есть.
Наследующие Роману его братья будут слишком заняты своими военно-политическими играми. Будут дожимать, временами — кроваво, местное земство. При полной поддержке и с благословения церкви. И через полвека лживость и ложность местного священничества вызовет
Люди — разные. И хотят — разного и по-разному. Искусство правителя — в установлении баланса, в усилении общего и уменьшении разделяющего. И — в смещении точки равновесия туда, где «хорошо». «Хорошо» — в его системе ценностей.
«Баланс» — всегда понятие временное. Его надо «поддерживать», «восстанавливать»…
Мономах строил в Киеве «политическую треногу» из киевских бояр, княжьей дружины и чёрных клобуков. Со временем она развалилась в пользу боярства.
Ростик городил в Смоленске другую «треногу»: князь, епископ, земство. Эта заваливалась в пользу церковников.
А потом придёт Батый, и все эти хитрости, интриги, планы, помыслы и домыслы, подвиги и страсти… станут пылью под копытами ханского коня…
Часть 55. «Бьётся в тесной печурке…»
Глава 298
— Понял. Подробности?
Кравчий внимательно меня разглядывал. Пристально, недоверчиво. Что я ему — червонец, чтобы на мне «ленина» выглядывать?
Он не сказал ничего конкретного: «лекция об общем положении». Никаких инструкций, команд, целей. Опасается подслушивания? Проверяет мою сообразительность? Что я — «понял»?
Ольбега — украли. И, вероятно, убьют. Предложен обмен — «баш на баш». «Башку» на «башку»? Имя «обмениваемого» названо — Судислав. Указана причина: княжий ублюдок с возможными претензиями.
Он ни слова о убийстве младенца не сказал — значит, и мне не следует… уточнять.
Демьян покрутил головой, хмыкнул…
— Как-то ты это… легко. Грех на душу взять… серденько не трепещет?
— Не-а. Да ты, верно, прозвище моё слышал. «Зверь Лютый».
— Наслышан… Как-то не верилось: особого зверства от тебя вроде не было, на вид не страхолюден… Лады. Сочельник пришёл. По городу ряженые ездят. Вот с таким поездом к Боняте на подворье и въедешь. Оденешься ряженым. Бабой. Сможешь пройти и во внутренние покои на женскую половину. Тебе ведь не впервой бабёнкой скакать? Вон, в Поречье, что на Гобзе, сыграл же гулящую «прости господи». Двух мужей добрых до смерти ухайдокал. Так?
Факеншит! И это он знает! А ведь на месте только один труп оставался… Этого эпизода, при правильной аранжировке в дружелюбном к стороне обвинения суде…
— Говори-говори. Рассказывай.
— А ты не торопи. Спрошено — отвечай.
Опять на лице маска едва сдерживаемой злобы. Или это не маска? Ещё пощёчина будет?
Идёт проверка на прогиб, тренировка подчинения, уточнение послушания. Мне «указывают место». А я — не соответствую. Я постоянно прокалываюсь, выхожу из образа. Слишком умный, слишком сосредоточенный, слишком деловой.
Впрочем, хладнокровный убийца невинного дитяти и не должен быть рыдающим слизняком. Если я — слизь, то и дело мне не поручат. Тогда — смерть. Надо аккуратненько, по лезвию ножа. И помнить: мне с ним спориться… когда за стенкой дыба наготове стоит…
— Муж добрый — один был. Второй — пащенок-недоносок. Мерзкое насекомое.
Посидел, сверля меня взглядом. Я старательно испугался, сыграл скрываемый страх. Едва прикрытый тонкой оболочкой расползающейся под его пристальным тяжёлым взглядом моей глупой подростковой дерзости. Взглянул, испугался, глаза опустил, губками задрожал… Были бы руки свободны — пальчиком земельку поковырял. Вздохнул тяжело, смелости набираясь:
— А как? Ну, каким способом? Ну… того…
Кажется, он не ожидал. Подумал, поморщился — отбросил какой-то вариант.
— Да как хочешь. Ты ж по недоноскам мастер. И сам — ублюдок. Хе-хе… Но — чтобы насовсем. Там, наверняка… служанки будут. Их — тоже. Чтобы не помешали и не опознали.
— А… ну… ясненько… Как уходить-то? Со двора-то…
— Спокойно. Не ссы. Вышел и — в свою усадьбу. И затих. Пока не позову.
— А здесь как?
— А никак. Нет тебя здесь. Вывел я Ваньку Рябину нынче по утру за ворота да пинка приладил. Стража да зеваки многие — видели. А как Рождество кончится — пошлю гонца. Чтобы тебя снова в службу взять.
— А…?
— Чего? Мончук, Гаврила? Не твоя забота. Помнишь, как ты по княжьей грамотке в Вержавск ходил? Хотя князя в те поры и вовсе в городе не было. Не ссы… Дело сделай — вот главное.
— Сперва Ольбега увидеть бы… Чтоб он был у Акима на дворе…
Снова злоба. Чуть не рычит. Сейчас как врубит по уху… Ан нет: ещё одна маска — вальяжный поучатель мелочи глупой.
— И как ты себе это представляешь? Что я тебя туда-сюда таскать буду? Чтобы праздные гляделки позабавить? Нет уж, мил дружок, сперва дело — потом… хе-хе… тело. А вот коли не сделаешь, сдрейфишь там, облажаешься, болтанёшь где… Ну, извини, тогда пускай городские — племяша твоего… э-хе-хе… ищут.
Снова — глаза в землю, губками подрожать, носиком шмыгнуть, всхлип лёгенький, вздох тяжеленький.
— Хорошо. Согласный я. Только не обмани, одну надежду имею — на тебя, дядя Демьян. Ой! На господина главного кравчего. И это… не надо меня больше на подвес. Пожалуйста-а-а-а… Больно-то как руки выворачивают. И — страшно-о-о-о-о…
Демьян внимательно меня разглядывает. Не переиграл ли я? Не слишком ли легко сдался, растёкся? Потом хмыкает. Удовлетворённо. Подымается, подходит, похлопывает по щеке.