Прыщ
Шрифт:
Что, Ванюша, ощущаешь себя орудием гнева господнего? Которое сразу после использования поломают и выкинут. «Меч господень, б/у, с мусорки». Интересно, а что думал топор, которым Раскольников старушку-процентщицу убивал?
Что общего в тюрьме и на войне? — Бесконечность бессмысленного ожидания. Кто-то где-то принимает какие-то решения, определяет твою судьбу. Прокуроры или адвокаты, наши генералы или чужие, родной прапор или ихний снайпер… А ты — ждёшь. Я, со своей неотъемлемой наглостью, воображаю, что сражаюсь в войне, а по факту — сижу в тюрьме. Так
Ждать пришлось долго. Я успел и разминку сделать. Неоднократно. Поспать. Обновить кучу в углу. Проголодаться. Стенку пальчиком поковырять. Дверь осмотреть и ощупать. Изнутри, естественно.
Встать. Руки за спину. Лицом к стене…
Откуда-то выскочило на автомате. Аборигены и команд-то таких не знают. А вот сыромятные ремни на локти, кляп в рот (твою ж…!) и мешок на голову — местная этнография.
Эти экзотические обычаи буколических туземцев…
Русские летописи перечисляют немалое количество случаев, когда кого-то из предков закрывали. Но как-то без подробностей. Как часто меняли постельное бельё, кто выносил парашу, повседневный и праздничный рационы…?
Увы-увы, наши представления о предках полны лакун, фрагментированы и лапидарны.
И волочь под белые рученьки, так что ноги земли не касаются, в моё время не принято. Наши зеки сами бегают. В нужном конвою направлении.
Кажется, вытащили из подземелья, вроде бы, протащили через двор, похоже, сунули в другой погреб. О-ох, блин… Не кажется — приложили лбом об стену.
— Стоять.
Стою. Руки распутали. И… и ждут. И я жду. Никаких попыток снять мешок, вытащить мерзкий кляп…
— Сымай с себя всё.
Снимаю мешок, по кивку Демьяна, снимаю подштанники. Судорожно всхлипываю — напоминаю о моей полной покорности и таковом же, но — испуге. Голый юнец — такой беззащитный… Оглядываю — куда бы тряпки кинуть. Заодно: общая оценка обстановки.
Это уже не застенок, что-то в хозяйстве самого кравчего. Он сам, какая-то бабища с топорной мордой, «свистящий салоп» и здоровенный мрачный мужик. Со здоровенным ножом на поясе.
— Делай. (Это — бабище). Как закончит — позовёшь. (Это — «салопу»).
И Демьян, внимательно оглядев меня и обидно хмыкнув, удалился.
Баба поманила меня к свету. Равнодушно осмотрела со всех сторон. А я — в чём мать родила. Даже косынки и креста с костяным пальцем нету — в застенке остались.
— Эссс… А штой-то у яго ссс под кожи-то ссссветиссс…
«Салоп» углядел серебряный проблеск на моей шкурке, попытался ковырнуть, получил по рукам от бабы. Похоже, немая — бьёт без комментариев. Распахнула ларь у стены и начала выкидывать из него на стол всякие… причиндалы.
Забавно. Забавно по реквизиту понимать, что меня уже списали. Одёжка — минимальная и старая. Сапоги — вот-вот развалятся, размера на два больше моего. В таких не побегаешь. А мозолей натереть — просто не успею. Рубаха нижняя, женская, широкая, коротковатая, протёршаяся в некоторых местах. У предыдущей носительницы бюст был… девятого размеру.
Среднего в одежду не дали — сильно замёрзнуть… тоже не успею. Пошло верхнее. Тоже барахло, под образ. Шуба овечья, мехом наружу. Поеду с ряжеными, и буду кричать:
— Я — овца! Я — овца! Ищу барана!
С пришитым коровьим хвостом. Тогда:
— Я — тёлка! Я — тёлка! Ищу тельца. Или правильнее — т'eльца?
Пояс с костяными погремушками. Две из них подвешены на шнурках так, что можно легко снять. И набросить как удавку на чью-нибудь шею.
Основное — голова и лицо. Лицо — салом. Сверху — сажа, мука, малиновый сок. На голову… воронье гнездо из конопляных верёвочек. Длинных, чтобы лицо занавешивали. Похоже на африканскую причёску с сотней-другой косичек. На Руси женщины обычно избегают ношения масок: «Мужики в масках, а мы-то ходим, платками завесимся и идем… Закосынкаемся и волосы распустим».
Сверху платок — чтобы всё это не сваливалось. Ещё один — красный грязный платок домиком.
— Ссскажи — бу! Не, не хватат чегосссь.
Баба достала какую-то шкатулку, поковырялась, вытащила… вставную челюсть! От вампира! С клыками, костяную, грязно-белую, нечищеную. Запихнула мне в рот. Удовлетворённо кивнула. Такая гадость! Выберусь — первым делом выплюну.
Ощущение времени у меня после застенка сбилось, кажется, была уже глухая ночь, когда заявился кравчий. Хорошо навеселе, но службу правит: разговор товарищеский, приязненный. Мы ж теперь соратники! Или — подельники.
— На вот. Ножик. Им… дело сделаешь, да там и оставишь. Чтобы у тебя, ежели что, не нашли. Давай, Ванюша, сделай своё, а я уж своё… в наилучшем видике. Э… в виде. Давай, пошли.
Забавно, слов: «убей Судислава» — так и не прозвучало. Только моё: «понял». А что я понял — моя проблема. Кравчий мне ничего худого сделать — не приказывал. Ежели что — при очной ставке отопрётся вполне искренне. Вот как надо! Вот как здесь разговоры разговаривают! Отчего Будда так на меня и вызверился — прокололся он, лишнее сказал.
У крылечка — сани невеликие, влезли вместе с «салопом». Возчик вожжами махнул, тронулись, пристроились в хвост к череде других саней, десятка два. Там тоже какие-то ряженые, девки визжат, парни молодые ржут. Воротники ворота открыли, и… с факелами, с визгом, хохотом… поехали.
«Салоп» наставляет на ухо:
— Приедемссс — пойдём сссо всеми. Потом — в левую половину. Переходомссс. Сссо двора — не войтиссс. Ссстража. На третий поверхссс… Тама в сссерединессс… сссам увидишссс.
Что же он такое… жирное ел? Запах пробивает через два моих платка и пеньковую вермишель на лице. Придавить бы… Не сейчас. Сейчас — выкрутится самому. Плохо, что у тысяцкого — стража во дворе. Сперва «подозрительного чужака» прирежут, потом спрашивать начнут. Не сбежать. «Салоп» отстанет только когда я на женскую половину уйду. А когда буду возвращаться — повстречаю «благородного рыцаря». Который и зарежет переодетого злоумышленника и душегуба непотребного. Или «салоп» ещё кого наведёт. Да и, вероятно, не один он там такой. Крикнет «бей» и понеслось: