Прыжок через быка
Шрифт:
В середине мы видим быка – причем это не обычный бык, а огромный, первобытный, уже вымерший, это тур – с высотой в холке около 170–180 см и массой до 800 кг. Рога его были до метра длиной. Через быка прыгает юноша – он находится над быком вниз головой. Слева и справа от быка стоят два юноши. Это похоже на цирковое представление, праздник. Представление, конечно, смертельно опасное. Но ведь представление как таковое ведет свое происхождение от обряда. Перед нами – обряд посвящения. Мы видим мифического зверя – быка. Бык нередко приносился в жертву, изображение быка или бычьей головы с двумя рогами – одно из наиболее частых мифических изображений. У многих народов вместо быка в обряде и в изображениях выступает олень. При этом обычно морда быка или оленя символизирует источник жизни, а рога – звериную пару (вспомните видение святого Евстафия). Бык приносится в жертву и съедается участниками жертвоприношения. [67] Тем самым они приобщаются к «первооснове жизни», становятся единым существом, единым быком. И, в рамках этого быка, каждый из них – человекобык. Кстати сказать, небесного Быка (посланного верховным богом неба Ану по наущению богини Иштар) убивает Гильгамеш – со своим напарником-побратимом Энкиду, зайдя, между прочим, с двух сторон:
67
В романе «Моби Дик»: «Желтовато-белый “Пекод” (китобойное судно. – И. Ф.) был превращен в бойню, и каждый моряк стал мясником. Со стороны бы показалось, что мы приносим десять тысяч откормленных быков в жертву морским богам».
Вы помните, что именно на Крите жил Минотавр – человекобык. Его убивает герой Тесей. (И жил Минотавр в лабиринте, под землей, что тоже важно.)
Тесей, поражающий Минотавра. VI век до н. э.
Бык, кстати сказать, образ лунного божества (в Древнем Двуречье, в древнеиранской и древнеиндийской традициях). Подробнее обо всем об этом можно прочесть в статье «Бык» В. В. Иванова в энциклопедии «Мифы народов мира».
Валентин Серов. Похищение Европы. 1910 год. В этой картине хорошо видно единство моря, «Прекрасной Дамы» и быка. В смысле мифа эти три образа – синонимы. Их соединение в едином изображении и составляет особую, магическую силу картины.
Примечательно также, что в ритуале фригийской богини Кибелы, богини плодородия и владычицы лесов и зверей (культ которой в конце Второй Пунической войны был введен и в Риме, где ее называли Mater magna – Великой Матерью), жрецы приносили в жертву быка и смачивали его кровью свою одежду. Как сказано в статье из энциклопедии «Мифы народов мира»:
«Богиня требует от своих служителей полного подчинения ей, забвения себя в безумном восторге и экстазе, когда жрецы Кибелы наносят друг другу кровавые раны или когда неофиты оскопляют себя во имя Кибелы, уходя из мира обыденной жизни и предавая себя в руки мрачной и страшной богини».
Вернемся к фреске. В центре – динамическая фигура, прыжок. Решается вопрос жизни и смерти. Бабочка машет крыльями. Человек находится вниз головой, то есть в особом состоянии. В состоянии измененного сознания, если хотите. Или: в перевернутом мире. [68] («А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой».) А по бокам – статические фигуры юношей, стоящие как положено, твердо на ногах. Знаете, как в примитивной рекламе: до и после. Грустный юноша до того, как нашел работу в «Макдоналдсе», – и веселый юноша, уже работающий в этом заведении. (А на наши желудки ему, очевидно, наплевать.)
68
В романе Мелвилла Измаил в определенный момент переживает нечто подобное, некую перевернутость:
«В ту самую ночь приключилась со мной одна очень странная (и по сей день необъяснимая) вещь. Очнувшись от короткого сна, я испытал мучительное ощущение чего-то непоправимого. Румпель из китовой челюсти, на который я опирался, ударил меня в бок; в ушах у меня раздался глухой гул парусов, заполоскавшихся на ветру; глаза мои вроде были открыты; к тому же со сна я стал пальцами бессознательно растягивать веки. И все-таки, что бы я ни делал, компаса, по которому я должен был держать курс, передо мной не было; а ведь всего только минуту назад я, кажется, разглядывал картушку при ровном свете нактоузного фонаря. Но теперь передо мной вдруг не стало ничего, кроме непроглядной тьмы, чуть бледнеющей по временам от красных вспышек. И над всем этим в душе моей возобладало какое-то властное ощущение, будто быстро летящий этот предмет, на котором я стою, чем бы он в действительности ни был, бежал не к дальним гаваням впереди, а уходил прочь от всех гаваней позади себя. Тяжелое смятенное чувство, подобное чувству смерти, охватило меня. Руки мои судорожно уцепились за румпель, и при этом мне почудилось, будто он каким-то чародейским способом перевернут задом наперед.
Боже мой! что же это случилось со мною? – подумал я. И вдруг я понял: во время короткого сна я повернулся и стоял теперь лицом к корме, а спиной к носу и компасу. В то же мгновение я оборотился назад и едва успел привести корабль к ветру, который неминуемо бы его перевернул. Как радостно, как приятно освобождение от сверхъестественных галлюцинаций этой ночи и от смертельной опасности очутиться за бортом!»
Может быть, кносская фреска и не изображает обряд посвящения. Может, она изображает поминки или свадебный пир. Или коронацию, или еще что-нибудь. Это неважно, поскольку обряд посвящения (путь через смерть к новой жизни) лежит в основе любого обряда. Неважно также и то, что на фреске, скорее всего, изображено три человека, а не один. Потому что вначале все равно был один, а по мере развития и изменения обряда его стали обозначать трое – по одному на каждый этап пути.
Вот, посмотрите для сравнения на изображение Одиссея, слушающего пение сирен. Герой, совершающий подвиг, здесь один (привязанный к мачте – к Мировому Древу, к кресту), а путь, сам порядок прохождения подвига изображен сиренами: две по бокам и одна кувыркается:
Как ни страшно прыгать через первобытного быка, никто не освобождает от этого прыжка даже и современного человека. Когда бы и где бы ты ни жил, ты должен родиться дважды, как сказано в Евангелии от Иоанна:
«Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа. Никодим сказал Ему в ответ: как это может быть? Иисус отвечал и сказал ему: ты – учитель Израилев, и этого ли не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе: мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете».
Тут в греческом тексте игра слов: одно и то же греческое слово означает и «свыше», и «снова» (должен родиться человек). Иисус Христос говорит «свыше», а Никодим понимает «снова». И развивает дальше эту мысль совершенно первобытно, как бы вспоминая доисторический обряд: «неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» Но здесь не просто недоразумение, Иисус Христос, пожалуй, имел в виду и то, и другое: игра слов здесь не случайна, она аналогична игре слов в поэтическом тексте. Это поэтическая шутка Иисуса Христа, его смех.
Мы не знаем, кстати, каков был этот разговор на самом деле и был ли он вообще. Известно, что Иисус Христос не мог разговаривать с Никодимом по-гречески, их общение могло быть только по-арамейски (поскольку оба – палестинские евреи). А значит, не было этой игры слов, не было и удивления Никодима, не было и его ответа. Это все неважно, поскольку вообще неважны исторические корни мифа. У мифа нет корней, он не рожден от плоти. Миф живет сам по себе, ни на чем не держась. Это динамическая схема, которая просвечивает через конкретные вещи и события. Или, если хотите, воплощается в них, «распространяется на все живое». И он истинен.
Человек, оказавшись на духовном пути, может в какой-то момент увидеть своего двойника. Почему? Представьте себе это так: человек склоняется над «первоосновой жизни», как над водной гладью, – и видит себя, словно в зеркале. Он видит себя как бы находящимся в этой «первооснове», слитым с ней. Это довольно страшно: человек уже не принадлежит себе, он не замкнут в своем теле, в своем «я», он видит, как его образ колышется, искажается водной рябью или волнами, стоит только подуть ветру. Он слит с «первоосновой жизни», но слит ценой своей смерти. Он видит себя расчленяемым, расчлененным. Вспоминается опять же Евангелие: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Об этом можно прочесть и в сочинении Григория Сковороды «Нарцисс. Рассуждение о том: узнай себя»: человек наклоняется над водой и видит себя как «точного человека». Сравните с тем, что мы встречали у Данте: «Глаза к ручью склонил я…»