Прыжок через быка
Шрифт:
Именно поэтому Гюго так подробно описывает собор, рассказывает его историю. Так же как Мелвилл описывает кита и рассказывает историю и технологию китобойного промысла. Ну а за то, что книга предстает двуглавым зверем, автору от нас особое спасибо.
В какой-то момент Джельсомина оборачивается Снежной королевой – а именно после совершенного Дзампано убийства. После того как Дзампано убивает Матто, они с Джельсоминой заезжают в какой-то безлюдный, тихий, заснеженный горный край. Такой, какой мы уже встречали у Данте:
Как леденеет снег в живой дубраве, Когда, славонским ветром остужен, Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве…Джельсомина все только скулит как щенок и твердит: «Matto sta male» (то есть: «Матто болен», или: «Матто нехорошо»). (Только ли о Матто говорит эта фраза? Или о Дзампано, его двойнике, тоже?) Дзампано же твердит: «Я не хотел его убивать! Я просто хотел спокойно работать!» (А Матто мне мешал: смеялся надо мной.) «Я больше так не могу! Мне надо зарабатывать на жизнь! А
Когда он уезжает, оглядываясь (и в его взгляде чувствуется пробуждающийся человек, несмотря на нехороший поступок, который он в данный момент совершает), видна русалка, изображенная на фургоне.
А вот что происходит в конце «Снежной королевы» Андерсена:
«Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замерзшее озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера сидела Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.
Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его было все равно что кусок льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра – складывание фигур из деревянных дощечек, – которая называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, только из льдин, и это называлось ледяной игрой разума. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их – занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала.
Складывал он и такие фигуры, из которых получались целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово “вечность”. Снежная королева сказала ему: “Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков”. Но он никак не мог его сложить.
<…>
Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было подумать, что он совсем замерз.
В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные ветры, входила Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла в огромную пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
– Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!
Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда Герда заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:
– Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам? – И он оглянулся вокруг. – Как здесь холодно, пустынно!
И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от радости. И это было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали, улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.
Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись, как розы; поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым.
Снежная королева могла вернуться когда угодно – его отпускная лежала тут, написанная блестящими ледяными буквами.
Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры, проглядывало солнце. А когда дошли до куста с красными ягодами, там уже ждал их северный олень».
Вы приметили, конечно, и треснувшее озеро, похожее на расколотое зеркало, и куст с красными ягодами, и оленя. И как все ледяное «лего» само складывается в слово «вечность», складывается в книгу жизни, стоит только появиться Герде – Снежной королеве со знаком плюс. И как это похоже на сказку о Гиацинте, отправившемся, покинув Розу-цветик, искать Изиду, а нашедшего в конце концов на месте Изиды Розу-цветик. Или на «Сказку о царе Салтане»:
Князь пред нею стал божиться, Что пора ему жениться, Что об этом обо всем Передумал он путем; Что готов душою страстной За царевною прекрасной Он пешком идти отсель Хоть за тридевять земель. Лебедь тут, вздохнув глубоко, Молвила: «Зачем далёко? Знай, близка судьба твоя, Ведь царевна эта – я». Тут она, взмахнув крылами, Полетела над волнами И на берег с высоты Опустилася в кусты, Встрепенулась, отряхнулась И царевной обернулась…«Близка судьба твоя» – вот что нужно понять Дзампано, а он не понимает.
Пока Дзампано еще оставался в полиции (после нападения с ножом на клоуна), Матто разговаривает с Джельсоминой. И на ее слова, что она ни к чему не пригодна и никому не нужна, Матто говорит, что, видимо, раз Дзампано ее, такую, не гонит от себя, значит, может быть, любит. Значит, она ему нужна. И что всё в мире для чего-либо нужно. Поднимает камешек и говорит: «Даже вот этот камешек». – «А он на что?» – «Да откуда мне знать!» [129] Вот это как раз и есть видение мира как книги. (Шаман во время шаманского обряда отправляется по Мировому Древу в горний мир, чтобы поправить там какой-либо сместившийся камешек – «удаляя несродное этому царству восторгов».)
129
У Мелвилла: «Ведь какой-то смысл таится во всех вещах, иначе все эти вещи мало чего стоят, и сам наш круглый мир – ничего не значащий круглый нуль и годен лишь на то, чтобы отправлять его на продажу возами, как холмы под Бостоном, и гатить им трясину где-нибудь на Млечном Пути».
Мы уже читали слова Фауста о мире, увиденном по-иному:
Мой страшный поиск дивный плод мне дал: Весь мир мне был ничтожен, непонятен; Теперь, когда твоим жрецом я стал, Впервые он мне дорог, благодатен…Мир, видимый как книга, интересен – каждой свой деталью, каждой мелочью. Таков мир Мелвилла (с его подробными описаниями вещей и событий), таков мир Пушкина:
Вот бегает дворовый мальчик, В салазки жучку посадив, Себя в коня преобразив; Шалун уж заморозил пальчик: Ему и больно и смешно, А мать грозит ему в окно… Но, может быть, такого рода Картины вас не привлекут: Всё это низкая природа; Изящного не много тут.Если вас не привлекут такие картины, то жизнь ваша тосклива. Вы не прошли обряд. Мир не стал еще для вас «дорог, благодатен».
Мы много говорили о поедании мифическим зверем, о крови, об отрезанных головах и т. п. Может быть, у вас даже возникло впечатление, что автор не в себе и что лучше не попадаться ему в темном переулке. На самом же деле результатом удавшегося обряда является удивительно светлое, веселое восприятие жизни (вот, и этой фразой меня потом близкие задразнят). Посмотрите, до чего здорово (также из романа «Евгений Онегин»):
Отъезда день давно просрочен, Проходит и последний срок, Осмотрен, вновь обит, упрочен Забвенью брошенный возок. Обоз обычный, три кибитки Везут домашние пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье в банках, тюфяки, Перины, клетки с петухами, Горшки, тазы et cetera, Ну, много всякого добра. И вот в избе между слугами Поднялся шум, прощальный плач: Ведут на двор осьмнадцать кляч, В возок боярский их впрягают, Готовят завтрак повара, Горой кибитки нагружают, Бранятся бабы, кучера. На кляче тощей и косматой Сидит форейтор бородатый, Сбежалась челядь у ворот Прощаться с барами. И вот Уселись, и возок почтенный, Скользя, ползет за ворота. «Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?..» И слез ручей У Тани льется из очей.Гиацинт искал Изиду, а находит (обретает вновь) Розу-цветик. Как сказано у Новалиса, «всякий путь ведет домой». Эти пушкинские стихи могут служить камертоном правильного отношения к жизни. И что-то пастернаковское в них есть, чем-то напоминают они стихи из романа «Доктор Живаго».
А вот такой камертон из романа Мелвилла: Измаил с другими матросами разминает добытый из кашалота спермацет, [130] погружает в него руки и встречает там руки других – и им овладевает «какое-то странное безумие», в момент которого он испытывает ко всем «самозабвенное, дружеское, нежное чувство». Так через кита посвящаемый соединяется с «другими людьми»:
130
Спермацет – белое воскообразное вещество, заключенное в особый мешок в голове кашалота (используется в парфюмерии, медицине и технике).