Прыжок через быка
Шрифт:
Чудо сквозит в самой нашей земной жизни – «в большом и малом». Тот, кто его примечает, становится сверхчеловеком.
Жерар де Нерваль в статье «Парадоксы и истина» пишет:
«Я не прошу у Бога менять что-нибудь в событиях, но изменить меня относительно вещей: даровать мне способность сотворить вселенную, которой бы я сам распоряжался, власть повелевать моей вечной грезой вместо того, чтобы ее претерпевать. И тогда я буду поистине Богом».
Не стоит пугаться этих слов. Это то же самое, что говорит Марк Аврелий. Для посвященного совпадает внутренний и внешний мир – это дает одновременно и покорность судьбе, и власть над ней. Человек, казалось бы, ничего не делает, только смотрит – и вдруг оказывается, что он творит. О таком «творящем созерцании» Новалис пишет в повести «Ученики в Саисе»:
«Мысль ведет человека назад, туда, где его исток, его изначальное назначение, созидательный взор (schaffende Betrachtung – творящее созерцание) в средоточии, сочетающем порождение и постижение в неразрывном, таинственном чередовании, когда истинное блаженство в том, чтобы мгновенно сотворить, зачать себя самого в сокровенном».
«Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин». Минуточку, не понял: нужно постичь слово – или породить его? Найти или создать? И то, и
А вот как ткут судьбу, соединяя свободу и необходимость «сиамские близнецы» Измаил и Квикег из романа Мелвилла:
«День был пасмурный и душный, матросы лениво слонялись по палубе или, перегнувшись через борт, бездумно следили за свинцовыми волнами. Мы с Квикегом мирно ткали мат для нашего вельбота. Так тихо было все кругом, в воздухе словно притаилось какое-то волшебство, какое-то обещание радости, и каждый примолкший матрос был словно невидим, растворившись в самом себе.
За тканьем мата я играл роль помощника или пажа при Квикеге. И в то время как я пропускал уток – марлинь между длинными прядями основы, пользуясь вместо челнока своей собственной рукою, а стоящий сбоку Квикег подсовывал время от времени между нитями свой тяжелый дубовый меч – бёрдо и, рассеянно вперившись в морскую даль, не глядя, не думая, подгонял вплотную поперечные волокна, над кораблем и над всем морем царила такая странная дремотная тишина, нарушаемая по временам лишь глухими ударами деревянного меча, что мне стало казаться, будто передо мною – Ткацкий Станок Времени, а сам я – только челнок, безвольно снующий взад и вперед и плетущий ткань Судьбы. Передо мной были натянуты нити основы, неподвижные, если не считать легкого, но неизменно возобновляющегося подрагивания, от которого поперечные нити плотнее переплетаются с ними. Основа, думал я, – это необходимость, и я своей собственной рукою пропускаю по ней свой собственный челнок и тку свою собственную судьбу на ее неподвижных нитях. А между тем капризно-равнодушное бёрдо Квикега толкает уток, иной раз сильно, иной раз слабо, иной раз криво, иной раз косо, как придется; и от этого заключительного толчка зависит, как будет выглядеть готовая ткань; этот меч дикаря, думал я, придающий окончательный вид работе утка по основе; это равнодушное, беззаботное бёрдо – это случай; да, да, случай, свобода воли и необходимость, ни в коей мере друг друга не исключающие, а переплетающиеся во взаимодействии. Прямые нити основы-необходимости, которых ничто не заставит изменить своего направления, и даже легкое подрагивание лишь придает им устойчивости; свободная воля, которой дана свобода протягивать свой уток по заданной основе; и случай, хоть и ограниченный в своей игре прямыми линиями необходимости и направляемый в своем движении сбоку свободной волей, так что он подчиняется обоим, случай сам попеременно управляет ими, и ему принадлежит последний удар, определяющий лицо событий».
Заметьте, что и здесь, как во время фуги, сочиняемой Петей, «в воздухе словно притаилось какое-то волшебство, какое-то обещание радости».
«Пьяному море по колено», как говорит народная мудрость. Подразумевается, что на самом-то деле нет, не по колено, что ему лишь так кажется. Но бывает такое состояние, что море и в самом деле по колено. Потому что море – это ты (так называемое «великое изречение» индуистов – tat tvam asi – «то ты еси», это есть ты).
На следующий день после того, как я дописал эту книгу, моя почти пятилетняя дочка нарисовала (не по заказу, конечно, а просто так) вот что:
Если посмотреть на этот рисунок мифологически, то в центре вы видите Троицу: три башни с красными треугольными крышами (она же кувырок через быка, она же «Мадонна в зелени»); по бокам – близнецов: два зеленых дерева; под треугольниками крыш – разбитое и вновь собранное зеркало, заново составленное «лего»: серую каменную кладку здания – неплотно прилегающие, неодинаковые и неровные фигуры; сверху, в небе – инь и ян: голубую тучку и лучистое красно-желтое солнце.
Вот что все мы на самом деле знаем, даже если ничего об этом не знаем.
Зимняя сказка и летнее преступление
«Зимняя сказка» – название пьесы Шекспира, а также фильма известного французского режиссера Эрика Ромера. В фильме рассказывается следущая история: Фелиси, молодая девушка, во время отпуска на море (в Бретани) знакомится с Шарлем, молодым человеком. Сцены их любви на фоне моря и образуют самое начало фильма. Затем отпуск Фелиси кончается, она уезжает домой (живет в парижском регионе), но, по недоразумению, дает Шарлю адрес с ошибкой (записывает Курбевуа вместо Лёваллуа). Понимает же свою ошибку значительно позже, когда уже ничего нельзя поправить. Шарль, видимо, как и собирался, уезжает в Америку. Фильм перескакивает через пять лет. У Фелиси дочь от Шарля, дочь живет у бабушки. Сама Фелиси живет частично с матерью, частично со своим «другом», Лоиком. Вообще же у Фелиси два потенциальных партнера для постоянной совместной жизни, между которыми она может выбирать. Это библиотекарь Лоик, интеллектуал, католик, и Максанс – парикмахер, шеф Фелиси (сама Фелиси – парикмахер, Шарль же – повар). Оба мужчины (Лоик и Максанс) Фелиси лишь симпатичны, по-настоящему же она продолжает любить Шарля. Наконец Фелиси решается связать свою жизнь с Максансом и едет с ним жить и работать в Нёвер. На следующий день по прибытии на новое место Фелиси выводит дочку прогуляться, та затаскивает ее в собор (хочет посмотреть рождественские ясли). Они рассматривают ясли, затем Фелиси садится – и с ней происходит что-то особенное. Не будучи верующей, она, видимо, молится. Фелиси вдруг понимает (она расскажет об этом моменте просветления позже), что не может жить ненастоящей жизнью. И что лучше жить одной и надеяться на встречу с Шарлем, почти невероятную, чем сделать своевольный выбор и жить, например, с Максансом. Она понимает, что в первом случае у нее все же есть шанс стать счастливой, а во втором случае никакого шанса не остается. Фелиси в тот же день расстается с Максансом и возвращается в Париж. Расставаясь, она говорит Максансу, что она его любит, но не настолько, чтобы вместе жить. И что она может жить только с мужчиной, которого любит а la folie (до безумия, безумно). Потому что она сумасшедшая.
В Париже Фелиси навещает Лоика на его работе, в библиотеке.
135
Мы видели грозные, гибельные статуи у Пушкина, символизировавшие окаменевшую, омертвелую жизнь. А здесь все точно наоборот.
В пьесе Шекспира король Сицилии Леонт, ошибочно подозревая королеву Гермиону в супружеской измене с его другом Поликсеном, королем Богемии, доводит ее, видимо, до смерти. Он приказывает также отправить на смерть родившегося у Гермионы младенца – свою дочь. Но потом, спустя шестнадцать лет, после того, как король давно понял свою ошибку и раскаялся, когда нашлась его дочь Пердита, придворная дама Паулина показывает ему статую супруги, которая вдруг оказывается живой Гермионой. Как так получилось, в пьесе не объясняется:
Леонт
Но думал
Я королевы статую увидеть.
А галерею мы прошли, дивясь
На редкости, однако не видал я
Того, что жаждет дочь моя увидеть.
Где изваянье матери?..
Паулина
Как равной
При жизни королева не имела,
Так превзошло ее изображенье
Все прочие созданья рук людских.
И потому – храню его отдельно.
Готовьтесь видеть то, что с жизнью схоже,
Как сон со смертью. Вот… Скажите: «Чудо».
(Отдергивает занавес и показывает Гермиону, стоящую в виде статуи.)
Молчанье ваше я ценю: в нем виден
Восторг ваш… но скажите… первый вы:
Есть сходство здесь?
Леонт
Ее живая поза.
О, укоряй меня, прекрасный камень,
Чтоб мог тебя назвать я Гермионой!
Нет, ты с ней сходен тем, что не коришь, —
Она всегда была нежна, как детство,
Как милосердье. Но – она была
Моложе, без таких морщин.
Поликсен
Да, правда.
Паулина
Тут видно, как наш скульптор превосходен.
Прибавил он шестнадцать лет. Такою
Была б она, живя теперь.
Леонт
Дала бы
Она мне столько счастья, сколько скорби
Дарит теперь. – Такой она стояла
В величье гордом… но живой и теплой…
Не хладным камнем… в час, когда любви
Я у нее молил. Я пристыжен!
Мне камень шлет укор, что был я камнем.
Волшебных чар полно твое величье,
Ты воскресила всю былую скорбь
И дочь твою заставила в восторге
Перед тобой окаменеть.
Пердита
Простите,
И не зовите это суеверьем:
Склонясь, прошу ее благословенья.
Ты, королева дивная, чья жизнь
Окончилась – лишь началась моя,
Дай руку мне облобызать.
Паулина
Постойте…
Он только что ее закончил… краски
Еще не высохли.
<…>
По правде,
Знай я, как эта статуя моя
Взволнует вас, я б вам ее не стала
Показывать…
Леонт
Не закрывай завесы.
Паулина
Довольно – иль почудиться вам может,
Что движется она?
Леонт
Оставь, оставь…
Я умер бы, чтобы увидеть это.
Кто изваял ее?.. Смотри, мой брат, —
Она как будто дышит, и по жилам
Струится кровь…
Поликсен
Да, дивная работа
Уста ее горячей жизнью веют.
Леонт
Недвижность глаз в движенье переходит…
Как может лгать искусство!
Паулина
Я задерну
Завесу; государь готов в волненье
Подумать, что она жива.
Леонт
О, друг мой,
Так двадцать лет подряд хочу я думать:
Вся мудрость мира не сравнится с этим
Безумьем дивным. О, не закрывай…
Паулина
Мне жаль, что я так взволновала вас.
Боюсь вас дальше мучить.
Леонт
О, Паулина,
Мое мученье сладостней, чем все
Успехи сердца. Но она ведь дышит!
Ужель резец изобразил дыханье?
Пусть надо мной никто не посмеется. —
Хочу поцеловать ее…
Паулина
Нет, нет.
Окраска уст ее еще влажна,
Испортите ее вы поцелуем…
Запачкаетесь краской… Я задерну.
Леонт
Нет! двадцать лет еще смотреть.
Пердита
И я
Готова столько же стоять.
Паулина
Уйдите ж
Отсюда; иль должны решиться чудо
Увидеть большее. Коль вы дерзнете —
Могу заставить статую сойти,
Дать руку вам. Но вы тогда решите
Ошибочно, что это колдовство,
Власть темных сил.
Леонт
Что ни велишь ей сделать —
Я счастлив видеть! Что велишь сказать —
Я счастлив слышать! Коль заставить можешь
Ты двигаться – и говорить заставишь!
Паулина
Пусть вера в вас проснется! Стойте тихо:
Кто думает, что это злые чары,
Те пусть уйдут.
Леонт
Никто не шевельнется!
Музыка.
Паулина
Пусть звуки музыки ее пробудят.
Проснись… довольно камнем быть. Приблизься…
И всех, кто смотрит, чудом порази.
Твой склеп запру я: выходи на волю,
Верни свое оцепененье смерти;
Жизнь добрая тебя освобождает!
Гермиона спускается с пьедестала.
Идет – не трепещите: святы все
Ее поступки; святы эти чары;
Не отстраняйтесь, иль она вторично
Умрет тогда, и вы ее убьете.
Ей дайте руку, в юности дала вам
Она свою – теперь же вашей ждет.
Леонт
(обнимает)
Тепла… Коль это колдовство – оно
Законней пищи. [136]
136
Перевод Т. Щепкиной-Куперник.
В ожившей статуе Гермионы трудно не узнать нашу Изиду. Так происходит в фильме встреча Фелиси (чье имя означает «счастливая») с Изидой. Фелиси пошла в театр – и тут оказалось, что спектакль – о ней самой.
Намеки на Изиду были в фильме и раньше. До того, как приехать окончательно к Максансу в Нёвер, Фелиси посетила этот город с Максансом на выходных. И вот в витрине магазина керамики они рассматривают блюдо, на котором изображена Венера, вспоминают при этом картину Боттичелли. Потом заходят в собор и видят лежащее изображение (скульптуру) святой в стеклянной раке.