Прыжок через быка
Шрифт:
с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица, что называется геморроидальным
Впрочем, сам всему этому удивляюсь и не настаиваю.
Еще два слова о повести Гоголя «Шинель».
Новая шинель для мелкого чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина – это символ новой жизни (сначала он все хочет отдать починить старую, но портной Петрович говорит ему, что это невозможно). Это его «Прекрасная Дама», которая является ему, как Беатриче является Данте (в книге «Новая жизнь»). Гоголь и не делает из этого секрета:
«С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность – словом,
Мы видим здесь, так сказать, «артиста в силе» (Пастернак). Я не о Гоголе, а о Башмачкине. Кроме шуток, таков и Юрий Живаго в состоянии вдохновения: «Он избавлялся от упреков самому себе, недовольство собою, чувство собственного ничтожества на время оставляло его».
Мы уже знаем, что, чтобы попасть к «Прекрасной Даме», нужно пройти через «Тень». И Акакий Акакиевич приходит к Петровичу – в надежде, что тот его выручит. И тут мы видим густой мифический бульон (хотя на первый взгляд все вполне реалистично). Судите сами:
«Акакий Акакиевич прошел через кухню, не замеченный даже самою хозяйкою, и вступил наконец в комнату, где увидел Петровича, сидевшего на широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои, как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп».
То, что «Тень» предстает в виде какого-то восточного или просто экзотического человека, мы уже наблюдали. Здесь такой человек мелькает в виде сравнения: «как турецкий паша». (В повести Гоголя «Невский проспект», кстати говоря, художник Пискарев приходит за помощью к «персиянину». Персиянин дает Пискареву опиум, то есть средство для созерцания «Прекрасной Дамы».)
Большой палец с изуродованным ногтем – это тирс, увенчанный еловой шишкой, то есть, прямо говоря, фаллос (хотите вы этого или нет). А то, что он сравнивается с черепашьим черепом, – это вам привет от Шбаланке.
Петрович успешно выполняет работу, «несмотря на свой кривой глаз». Так говорит Гоголь, не раскрывающий карты. А мы скажем: «Благодаря своему кривому глазу».
А вот второй привет от Шбаланке (если кто еще сомневается):
«Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго, покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки».
В сцене отнятия шинели я вам предлагаю найти море и двух дельфинов-разбойников, то есть основную схему:
«Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными на другой стороне ее домами, которая глядела страшною пустынею.
Вдали, Бог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, которая казалась стоявшею на краю света. Веселость Акакия Акакиевича как-то здесь значительно уменьшилась. Он вступил на площадь не без какой-то невольной боязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе. Он оглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него. “Нет, лучше и не глядеть“, – подумал и шел, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать, близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед носом какие-то люди с усами [118] , какие именно, уж этого он не мог даже различить. У него затуманило в глазах и забилось в груди. “А ведь шинель-то моя!“ – сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник. Акакий Акакиевич хотел было уже закричать “караул“, как другой приставил ему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову [119] , примолвив: “А вот только крикни!“ Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с него шинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал. Чрез несколько минут он опомнился и поднялся на ноги, но уж никого не было».
118
Раз с усами, то, может быть, это не дельфины, а тюлени? Как у Мелвилла, помните: «Много раз случалось, что тюленей в море принимали за людей».
119
Опять какая-то отрезанная голова, причем чиновничья. Не Башмачкина ли это голова, если без дураков?
Так шинель Акакия Акакиевича превратилась в «тулуп, подаренный бродяге» (Пушкин «Капитанская дочка»). Море дало, море взяло.
Усатый бродяга, порождение моря («бесконечной площади»), появляется еще раз в самом конце повести. За ним гонятся, приняв его за привидение, отнимающее шинели. А все потому, что он стал двойником Акакия Акакиевича:
«Впрочем, многие деятельные и заботливые люди никак не хотели успокоиться и поговаривали, что в дальних частях города все еще показывался чиновник-мертвец. И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но, будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросенок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал за такую издевку по грошу на табак, – итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: “Тебе чего хочется?“ – и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будочник сказал: “Ничего“, – да и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте».
Приметы
В романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген» (в основу произведения положена легенда об известном поэте-миннезингере (то есть «певце любви») XIII века Генрихе фон Офтердингене) юный Генрих в сопровождении одного старика спускается в пещеру (поскольку интересуется горным делом) и неожиданно встречает там отшельника:
«Генриху сделалось страшно; ему казалось, что он бродит в преддверии подземного дворца. Небо и жизнь представились ему вдруг бесконечно далекими, а темные широкие своды показались частью странного подземного царства.
<…>
После поисков они увидели в углу, в правой боковой стене вход вниз, куда вели следы ног. Вскоре издали как будто мелькнул просвет, который все более определялся по мере их приближения. Открылась еще одна пещера, более просторная, чем другие, и в глубине ее они увидели человека, сидевшего за лампой; пред ним лежала на каменной плите большая книга, которую он читал».
Гости беседуют с отшельником, а затем происходит следующая фантастическая вещь:
«Отшельник показал им свои книги. Это были старые летописи и стихи. Генрих стал перелистывать большие красивые фолианты; короткие строчки стихов, заглавия, отдельные места и прекрасные картины, которые, словно воплощенные в образы слова, приходили на помощь воображению читателя, сильно возбуждали его любопытство. Отшельник это заметил и объяснил ему содержание странных картин. На них изображены были самые разнообразные события: битвы, погребения, свадьбы, кораблекрушения, пещеры и дворцы. Короли, герои, священники, старики и юноши, люди в чужеземных одеждах и странные животные появлялись в разных сочетаниях. Генрих не мог наглядеться на них, и ему ничего так не хотелось, как остаться у отшельника, неотразимо привлекавшего его, и слушать его объяснения книг. Старик спросил, нет ли еще других пещер, и отшельник сказал ему, что есть еще несколько очень больших поблизости, и предложил повести его туда. Старик охотно согласился; отшельник, видя, что его книги так нравятся Генриху, предложил ему остаться и продолжать читать. Генрих с радостью согласился, искренно поблагодарив отшельника. Он стал с бесконечным наслаждением перелистывать книги. Наконец, ему в руки попалась книга, написанная на чужом языке, несколько похожем на латинский и на итальянский. Ему страстно захотелось знать этот язык, так как книга ему очень понравилась, несмотря на то, что он ни слова не понимал в ней. Книга не имела заглавия, но он нашел в ней несколько картинок; они показались ему удивительно знакомыми. Продолжая разглядывать их, он открыл свое собственное изображение среди других фигур. Он испугался, не поверил своим глазам, но, продолжая глядеть, уже не мог более сомневаться в полном сходстве. Он прямо не поверил себе, когда вскоре увидел на другой картине пещеру, отшельника и старика подле себя. Постепенно он нашел на других картинах восточную женщину, своих родителей, тюрингенского ландграфа и ландграфиню, своего друга, придворного капеллана, и много других знакомых; но одежда на них была другая, и они точно были людьми другого времени. Множество других фигур он не знал по имени, но все же они казались ему знакомыми. Свое изображение он увидел в различных видах. К концу он нашел себя представленным более высоким и более благородной осанки. В руках у него была гитара, и ландграфиня передавала ему венок. Он увидел себя при императорском дворе, на корабле, обнимающим стройную красивую девушку, в бою с дикими на вид людьми, и в дружеской беседе с сарацинами и маврами. Рядом с ним часто появлялся человек с серьезным лицом. Он чувствовал глубокое благоговение перед этим высоким человеком, и ему было приятно стоять рука об руку с ним. Последние картины были темные и непонятные; но некоторые фигуры его сновидения восхитили его. Конца книги, видимо, не доставало, Генрих был очень огорчен и ему страстно захотелось прочесть книгу и получить ее в собственность. Он несколько раз просмотрел картины и почти испугался, услышав шум шагов, когда вернулись старик и отшельник. Странный стыд овладел им. Он не решался рассказать о своем открытии, захлопнул книгу и только спросил отшельника, как она называется и на каком языке она написана. Отшельник сказал, что книга написана на провансальском наречии.
– Я уже очень давно читал ее, – сказал отшельник, – и не могу хорошенько вспомнить ее содержания. Насколько знаю, это роман об удивительных судьбах одного поэта, и в романе этом дар поэзии превозносится и изображается в самых разнообразных проявлениях. Конца рукописи недостает. Я привез ее из Иерусалима, где нашел ее среди имущества, оставшегося после умершего друга, и сохранил в память о нем.
Они попрощались, и Генрих был тронут до слез. Пещера явила ему так много достопримечательного, и отшельник ему очень полюбился».
Человек находит книгу о себе самом – не только о своем прошлом, но и о своем настоящем и о своем будущем. Да еще написанную давно, на другом языке. Подобная вещь происходит и с героем рассказа Уэллса «Дверь в стене», помните:
«Потом появилась строгая темноволосая женщина с бледным серьезным лицом и мечтательными глазами, с книгой в руках, в длинном одеянии бледно-пурпурного цвета, падавшем мягкими складками. Она поманила меня и увела с собой на галерею над залом. <…> Я стал рядом с ней, собираясь заглянуть в книгу, которую она открыла у себя на коленях. Страницы распахнулись. Она указывала мне, и я в изумлении смотрел: на оживших страницах книги я увидел самого себя. Это была повесть обо мне; в ней было все, что случилось со мной со дня моего рождения.
Я дивился, потому что страницы книги не были картинками, ты понимаешь, а реальной жизнью».