Прыжок во тьму
Шрифт:
Но и второй день не принес нам успеха. Мучительно донимал голод. Войти в лавчонку и попросить немного еды мы не осмеливались. Такой шаг мог окончиться провалом. Не оставалось ничего иного, как опять голодными отправиться на ночлег. На этот раз я переночевал возле Хухле [6] , Тонда — где-то в Модржанах.
Обстоятельства складывались для нас крайне неблагоприятно. Без регулярного питания, без крова, без денег мы не смогли бы долго продержаться. Под открытым небом не поспишь так же безмятежно, как дома под периной. А именно в отдыхе нуждался человек после стольких бессонных ночей.
6
Хухле — район Праги. — Прим. перев.
Около девяти утра мы с Тондой опять встретились. На пароме переправились на браницкий пляж, где в эту пору с самого утра собиралось полно народу.
Мы уселись на берегу и стали прислушиваться к разговорам. Нам нужно было выяснить, какая сейчас обстановка, какое настроение у людей.
Но вскоре мы убедились, что с незнакомыми людьми или не разговаривали вообще или говорили о пустяках.
Почистили обувь, одежду, оделись и поехали в Прагу. Опять стал мучить голод. Третий день мы уже находились в Праге, а поели один только раз. Вновь ломали голову, к кому бы пойти. И тут я вспомнил о товарище Горне. До войны он жил в Нуслях, туда мы и направились. По списку жильцов, вывешенному в парадном, убедились, что проживает он здесь и сейчас.
Дома застали его жену — товарищ Горнову. Спросили ее о муже. Она не знала, как отвечать нам, и следует ли вообще с нами говорить. По всему было видно, что она нам не доверяла. После некоторых колебаний женщина рассказала, что муж ее арестован и добавила, что мы, вероятно, хорошо осведомлены, в каком концлагере он находится. Прошло какое-то время, прежде чем лед недоверия чуть-чуть тронулся. Мы заговорили с ней о знакомых товарищах, расспрашивали, кто чем занимается, кто из них арестован, кто казнен.
Из разговора с Горновой мы почерпнули много ценных сведений. Ведь это была наша первая беседа с активным членом партии, человеком, который много знал о партии и ее работе, о мужестве коммунистов в борьбе с гестапо.
Товарищ Горнова оказала неоценимую помощь тем, что дала адрес товарища Шнейдера, заверив, что он наверняка поможет нам.
Мы пробыли у Горновой недолго. Она предупредила нас, что находится под постоянным надзором и навещать ее — значит подвергать опасности и ее и себя. Она вышла за дверь посмотреть, нет ли чего-нибудь подозрительного в коридоре и на лестнице, и только после этого мы быстро удалились. «Таковы наши женщины, наши подруги, — подумал я. — Несмотря на то, что муж в концлагере, а на ее попечении остались двое детей, она не сдалась, она помогает, как может, в борьбе против фашизма».
Нам было о чем подумать. В голове мелькали имена товарищей, о которых мы говорили с Горновой.
Мы брели по пражским улицам. Поминутно наш взор натыкался на красные извещения с черным фашистским орлом — смертные приговоры, перечни казненных патриотов. Такие извещения позднее мы видели повсюду. Их вывешивали в каждом городе и деревне для устрашения населения. Люди читали их с глубокой скорбью, со слезами на глазах и вместе с тем с ненавистью к фашистским бандитам. Читали и при этом шептали: «Фашистские собаки, скоро вам придет конец!» Находились и смельчаки, которые на этих извещениях под именами казненных писали: «Мы отомстим за вас!»
Как согревали нас эти слова! Мы верили в наш народ, верили, что его не
Читая подобные извещения, я невольно вспоминал памятники павшим в первую мировую войну. Сам по себе рождался вопрос: не приносит ли наш народ в этой борьбе больше жертв, чем в первую мировую войну? То, что происходило, нельзя было назвать иначе, как систематическим истреблением чешского народа. Тотальная мобилизация, угон на работу в Германию, на рытье окопов и строительство укреплений, где медленно духовно и физически умерщвляли людей, уничтожение целых деревень — разве это не регулярное, не систематическое истребление народа? Чешская буржуазия совершила предательство, прикрываясь фразами об избавлении соотечественников от напрасных жертв. А что оказалось в действительности?
Только теперь можно было в полной мере осознать всю подлость предательства чешской капитулянтской буржуазии, допустившей Мюнхен. Народ в 1938 году хотел защищаться, хотел воевать. Но вероломные союзники и их пособники в период, когда народ мог победить, не дали ему вступить в бой. Теперь он должен бороться в невыразимо тяжелых условиях. Теперь народ был подобен безоружному человеку, которого раздели донага, кинули на растерзание голодной волчьей стае, а защищаться от них он может только голыми руками. А жертвы? Кто знает, не превысят ли они те, к каким могла бы привести война в 1938 году?
Разве мог бы любящий свой народ человек изменить национальному долгу? Нет! Но буржуазия отстаивает свои интересы и прежде всего — классовые, которым она приносит в жертву все, даже свою родину. Туго набитый карман, собственность для нее дороже, чем судьба народа. Это и есть буржуазная мораль.
Все это я еще и еще раз прочувствовал, читая имена казненных чешских патриотов, «опасных» для германской империи людей. Именно эти списки и беседа с товарищем Горновой убедили меня, что чешский народ не сложил оружия даже в невыносимо тяжелых условиях и что поэтому-то мы непременно должны выполнить свое задание.
Мы бродили по пражским улицам. Время шло, близился полдень, мучительно хотелось есть. В конце концов в Смихове, где нам однажды удалось поесть, мы вновь взяли знакомый нам картофель с овощами. Утолив голод, двинулись дальше. Тонда отправился в Жижков, я — в Нусли. Встретиться условились около шести часов в Карлине, у костела. Там неподалеку жил товарищ Шнейдер.
В Нусельской низине на Яромировой улице я наткнулся на бакалейный магазин с вывеской «Ярослав Ульман». Ба! Да ведь это мой старый знакомый! Друг, с которым я когда-то работал в Комарове. Мы сокрушали вместе с ним старую Австрию, может и теперь он поможет нам? Не раздумывая долго — ситуация мне казалась благоприятной, — я вошел в магазин. Людей там оказалось немного, и, к счастью, был Ярка. Поскольку возле прилавка стояли покупатели, я назвался торговым представителем фирмы «Сана» и попросил его уделить мне время для делового разговора. Он пригласил меня в другую комнату. Там мы быстро поздоровались, и я без обиняков перешел к делу.
— Ярка, — сказал я, — ты помогал мне в тридцать втором и тридцать третьем году, когда наша партия была на полулегальном положении. Обращаюсь к тебе за помощью и теперь. Я знаю, ты не коммунист, но ты чех.
Мгновенье подумав, он ответил:
— Ну что ж, чем смогу, тем и помогу тебе.
Я был уверен, что Ульман не откажет мне, что пойдет навстречу, поэтому коротко объяснил, в каком положении оказался. Не имею ничего: ни жилья, ни денег, ни еды, к тому же я не один.
Ярослав дал мне на четырнадцать дней продовольственные карточки. Кроме того, он снабдил меня еще какими-то консервами, колбасой, короче говоря — отоварил.