Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования
Шрифт:
При тесте на ложноименность следует иметь в виду некоторые генеральные моменты эмигрантского этоса.
Начну с примера. После Второй мировой войны в эмиграции прошел слух о том, что на Запад прибыл incognito (и это полагалось держать в полном секрете) писатель Игнатий Ломакин, нуждающийся в помощи.
Игнатий Семенович Ломакин печатался с 1910-х гг., был близок к группе крестьянских поэтов «Страда», участник их альманаха (и есть инскрипт вдохновителя группы С. М. Городецкого в 1915 г. «юнейшему из крестников»; предполагают также, что он тот «Игнатий», которому сделал дарственную надпись Есенин на книге 1920 года [12] ). В 1918 г. он на своей Царицынщине печатается в советских газетах, потом Добровольческая армия хочет его за это судить, но его оправдывают, он поступает в Осваг в Ростове, и Александр Дроздов в известном очерке «Интеллигенция на Дону» вспоминает его в компании осваговцев – Е. Чирикова, И. Билибина, Е. Лансере – как «графа Ломакина», прозванного так за внушительную свою внешность, зычный голос и светскую изысканность за столом» [13] .
12
См.: Юсов Н. Одно время рядом с Есениным // Русь Святая (Липецк). 1995. № 6 (91). С. 5.
13
Дроздов А. Интеллигенция на Дону // Архив русской революции. Берлин, 1921. № 2. С. 54.
Затем он обнаруживается в «Ленинградском мартирологе», где я прочитал: «Ломакин Игнатий Семенович, 1885 г. р., уроженец д. Успенка Ольховской вол. Царицынского у. Саратовской губ., русский, беспартийный, литератор, проживал: г. Ленинград, Ижорская ул., д. 11, кв. 3. Арестован 1 марта 1938 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 8 июня 1938 г. приговорен по ст. ст. 58–10–11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 июня 1938 г.» [14] .
Послевоенное инкогнито, таким образом, есть некто, называющий себя именем покойного коллеги из ревизских сказок советского писательского контингента.
14
http: // visz.nlr.ru / search / lists / t10 / 235_4.html
Это заставляет задуматься о некоторых дедуктивно исчислимых принципах эмигрантского самонаречения, вырастающих из глубинных неомифологических мотивов философии изгнания.
Эмиграция – это путь через зону смерти (это относится к маршрутам и к curriculum vitae переместившихся лиц как в Гражданскую войну, так и во Вторую мировую). Выжившие после перехода этой полосы, как в обряде инициации, получают новое имя. Но это новое имя несет память о смерти в том или ином отношении, и, в частности, это может быть именем покойника, в том числе именем-мемориалом жертвы или павшего героя. Такой псевдоним принадлежит к типу, который в классификациях называется аллонимом, гетеронимом – имя другого человека, и этот подтип можно назвать мартиронимом (или, в зависимости от акцентируемого аспекта, – мародеронимом).
Аллоним может отсылать к некоторому прошлому, находящемуся за историческим рубежом, за хронологическим «шеломянем», к завершившемуся эону, к предшествующему существованию. Это может быть дореволюционная эпоха. Так, я полагаю, что несколько сентиментальной отсылкой к духу Серебряного века с его – в числе прочего – культурой убийственной полемики (напомню, например, о «цепном псе» «Весов» – Борисе Садовском) объясняется похищение Георгием Ивановым имени «среднего серебряновечника» А. А. Кондратьева, когда он захотел на манер символистских журналов уничтожить Владислава Ходасевича в журнале «Числа» в 1930 г. (допускаю, что он считал Кондратьева умершим и не знал его публикаций в варшавской газете «За свободу!») [15] .
15
А. Кондратьев был одним из игроков на поле эмигрантской псевдонимики, в «Волынском слове» (Ровно) он печатался как «Каппа», а в газете «За свободу!» иногда как «Э. С.». Он и в начале своего литературного пути использовал этот криптоним, и сообщал о нем в анкетах, но загадку его, как кажется, эксплицитно не раскрывал. Это инициалы выдуманного им античного поэта Эпигения Самосского – в рассказе «В тумане» (из сборника «Белый козел»): «Я Эпиген с острова Самоса, расскажу вам, о люди, чего не ведали ваши отцы».
В другом случае для послевоенной эмигрантики это может быть отсылка к довоенной эмигрантской печати, к золотому веку эмиграции, может, и к парижско-варшавским играм псевдонимов. Так, возможно, объясняется заимствование Ириной Одоевцевой в 1950–60-е гг. псевдонима ушедшей из жизни сотрудницы варшавской газеты Е. С. Вебер-Хирьяковой «Андрей Луганов», совпадающего с именем персонажа позднейшей прозы Одоевцевой (если и у Е. Вебер это не было заимствовано из беллетристики). Эта покража некогда привела пишущего эти строки к неверной атрибуции [16] .
16
Тименчик Р. Д. Заметки на полях именных указателей // Новое литературное обозрение. 1993. № 4. С. 159; Малмстад Дж. По поводу Ходасевича: Добавления, примечания и поправки // Новое литературное обозрение. 1995. № 14. С. 135.
В ряду псевдонимов-отсылок к стародавним и идиллическим временам до катастроф, к временам молодости или полновесной литературной жизни и других подобных ретроспекций стоят и стрелки к главному золотому веку русской литературы, к началу ХIХ века. Такие отсылки бывали и в эпоху Серебряного века. Так, Владимир Гиппиус, учитель В. Набокова, выпускал свои сборники под фамилиями литераторов пушкинской эпохи – Бестужев и Нелединский, намекая на носителя громкого псевдонима «Марлинский», и на обладателя двойной фамилии Нелединского-Мелецкого, самой этой удвоенностью напоминающей о структуре псевдонимического символа. В эмиграции харьковский поэт Моисей Эйзлер берет псевдоним «Вл. Алов» (и на обложке помещает псевдоним и настоящее имя в скобках). Он берет «цитатный» псевдоним, метапсевдоним – псевдоним молодого Гоголя и этим отсылает к золотому веку русской культуры, который оборвался с революцией – от «распятия Родины» в 1917 г. он вел новое летоисчисление в своей книге «Распятая Россия» (Вена, 1922).
Наконец, возможно, что псевдонимы отсылают к русской древности, как способ преодоления кризиса идентификации, противопоставления ксенофонии и т. п. «Сирин» для Набокова, возможно, не просто орнитоним, но и акцентированная отсылка к древней русской мифологии, героним мифологического подтипа, как «Аргус» у М. Айзенштадта. Еще один «С. Сирин» печатал прозу в румынских газетах. «Сирин» был и подписью Дмитрия Кобякова, которому принадлежит и «смежный» псевдоним «Дмитрий Гамаюн» в послевоенной парижской газете «Честный слон». Это, вероятно, связано с одноименной масонской ложей, коей Д. Кобяков был член-основатель, и не он ли предложил название ложи? В число его псевдонимов должна несомненно быть включена Елизавета Пинк, под этим именем он печатал пародийные стихи в «Ухвате» и анонсировал целую книжку на обложке своей «Чаши» (Елизавета Пинк подозрительно смахивает на Елизавету Пнину).
В связи с псевдонимами, повторяющими имена второстепенных, неглавных представителей былой эпохи – не главных, но характерных (как А. А. Кондратьев), – надо обратиться к еще одной константе поэтики псевдонима.
Как всякому жанру (напомним, что псевдоним – это микро-текст), ему сопутствует набор топосов. Один из изначальных литературных топосов – топос самоумаления («аз недостойный») – заложен в смысловой фундамент кокетливо-лживого имени. В силу присущего эмигрантской метаморфозе ощущения изменения или потери своего масштаба, своего рода социальной агорафобии, мотив самоумаления, уменьшения при пересечении границы окрашивает эмигрантские псевдонимы. Это мы, возможно, наблюдаем в случае одного текста-эмигранта (термин введен в тезисах «Проблемы изучения литературы русской эмиграции первой трети XX века» Ф. Больдта, Д. Сегала, Л. Флейшмана [17] ) – статьи Аркадия Горнфельда «Осмысление звука», переданной в 1922 г. в «Современные записки» с подписью, возможно, проходящей по разряду полукомической, – Аркадий Меримкин [18] . Пайзоним – предлагал называть такие «шутливые» псевдонимы В. Г. Дмитриев.
17
Больдт Ф., Сегал Д., Флейшман Л. Проблемы изучения литературы русской эмиграции первой трети XX века. Тезисы // Slavica Hierosolymitana. 1978. Vol. III. С. 75–88.
18
Тименчик Р. Д. Заметки на полях именных указателей: XV–XVII // Новое литературное обозрение. 1998. № 31. С. 272. По поводу этого псевдонима существует переписка Нины Берберовой; она отвергала предположение, что это В. Ходасевич, склонялась к кандидатуре М. Осоргина.
Но это самоумаление, конечно, паче гордости, и, как во всяком художественном тексте (хоть и микротексте), мы вправе ожидать «противочувствия», как учил Л. Выготский, самоуничижения и гордыни, и, видимо, снабдившие двусмысленного «Шишкова» [19] и блеклого «какого-то этого Сизова» [20] именем Василий помнили о «царской» этимологии этого невзрачного, «демократического» имени.
В пределе это самоуничижение приводит к знакам самоуничтожения, осложненного в случае эмигрантов еще и кризисом идентичности, приводит к формуле «я – не я». Самым простым из них является морфология негации. И псевдоним «Николай Негорев», героним, заимствованный у заглавного героя популярного когда-то романа И. Кущевского, из эмигрантов применявшийся Сергеем Штейном, приглянулся нескольким российским журналистам, думается, не только отсылкой к характеру «благополучного россиянина», как гласит подзаголовок романа (напомню, что заглавный герой вовсе не из разряда тех, «делать жизнь с кого»), но и именем с негирующей квазиприставкой в фамилии, поддержанной паронимически именем, – Ни-колай Не-горев. Посему все фамилии в подписях, начинающиеся с Не-, Нон- (в каких-то случаях с А-), нуждаются в двойной проверке по определению.
19
См.: Рицци Д. Вымышленный текст и мистификация: Заметки об одном рассказе Владимира Набокова // Язык. Личность. Текст. Сборник статей к 70-летию Т. М. Николаевой. М., 2005. С. 932–940.
20
Слова Андрея Соболя о псевдонимном рассказе А. М. Пешкова, приводимые в очерке В. Ф. Ходасевича о М. Горьком: «С похвалой говорил о разных вещах, напечатанных в “Беседе”, в том числе о рассказах Горького, – и вдруг выпалил: – А вот какого-то этого Сизова напрасно вы напечатали. Дрянь ужасная» (Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное. М., 1991. С. 373). Ср. также Василия Травникова, изобретенного В. Ф. Ходасевичем.
И, наконец, на тему «как делаются псевдонимы» – случай из практики. В 1972 г. А. Г. Найман составлял для издательства YMCA сборник об Ахматовой. Все подписи были подлинными: И. Бродский, А. Найман, Д. Бобышев, Л. Чуковская. Мой короткий очерк о сборнике «Вечер» я попросил подписать псевдонимом, поскольку не хотел терять доступа к архивам (поэтому я потом встречал в ахматоведческих работах ссылки на свидетельства «эмигранта-мемуариста» в этом очерке). Была взята составителем моя фамилия – от нее моя армейская кличка – от нее как от диминутива имя Тимофей – от нее как смежный адресат пастырского послания апостола Павла – Тит, инициал заменен другим сонорным, и получился «Л. Титов». При охоте за псевдонимами, таким образом, придется иногда реконструировать лестницы метонимий. А лишенный примет того, 1972 года текст, таким образом, стал (невольной?) мистификацией.