Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки
Шрифт:
И. М. Сеченов пишет: «Сопоставление конкретных психических явлений у животных и человека есть сравнительная психология. Сопоставление же психических явлений с нервными процессами его собственного тела кладет основу аналитической психологии, так как телесные нервные деятельности до известной степени уже расчленены. Таким образом, оказывается, что психологом-аналитиком может быть только физиолог» [1953, с. 118]. Далее [1953, с. 135] И. М. Сеченов называет его физиолого-психологом, или, выражаясь современным языком, психофизиологом.
Отсюда Сеченов вынужден обратиться к другим источникам познания психических актов, и этим источником является физиология, которая «представляет целый ряд данных, которыми устанавливается родство психических явлений с так называемыми нервными процессами в теле, актами чисто соматическими» [1953, с. 123]. Он утверждает, что ясной границы между нервными процессами и явлениями, признаваемыми психическими, не существует. Сходство же заключается в том, что и рефлексы, и деятельность «высших органов чувств», являющаяся «главным источником психического развития», имеют общую существенную внешнюю сторону – возникать «из внешнего возбуждения чувствующей поверхности» и заканчиваться возбуждением рабочих органов тела, мышц и желез [8] :
8
Характерно, что по сравнению с «Рефлексами головного мозга» И. М. Сеченов в рассматриваемой работе говорит не только о внешних воздействиях (чувствованиях), но все более и более о внутренних побуждениях к действиям (потребностях, желаниях, «внутреннем голосе», которые он принимает за средний член рефлекса [1953, с. 184]), правда, продолжая при этом утверждать, что потребности (желания) возникают по поводу лишь внешних импульсов. Тем самым И. М. Сеченов затронул проблему не только внешнеорганизованной («внешней»), но и внутреннеорганизованной («внутренней») мотивации. Кроме того, теперь в число эффекторных реакций он включает не только движения, но и слюноотделение.
Значит, со стороны внешней физиономии и общего значения в теле рефлексы и низшие формы деятельностей органов чувств могут быть приравнены друг к другу.
Но ведь в сравниваемых нами явлениях, кроме начала и конца, есть еще середина, и возможно, что именно из-за нее они и не могут быть приравнены друг к другу. Если в самом деле сопоставить друг с другом, например, мигание и только что упомянутый случай испуга, то можно, пожалуй, даже расхохотаться над таким сопоставлением. В мигании мы ни сами по себе, ни на других не видим ничего, кроме движения, а в акте испуга, если его приравнивать рефлексу, середине соответствует целый ряд психических деятельностей. Разница между обоими актами как крайними членами ряда действительно громадна, но есть простое средство убедиться, что и в нормальном мигании есть все существенные элементы нашего примера испуга, не исключая и середины» [1953, с. 125–126]. Сеченов утверждает, что и при мигании (т. е. при любом рефлексе) имеется среднее звено как психический акт, и таковым является ощущение. «Дуньте человеку или животному потихоньку в глаз – оно мигнет сильнее нормального, а человек ясно почувствует дуновение на поверхность своего глаза. Это ощущение и будет средним членом отраженного мигания. Оно существует и при нормальных условиях, но так слабо, что не доходит, как говорится, до сознания… Наблюдения дают повод думать, что у нормального, необезглавленного животного вообще едва ли есть в теле рефлексы, которые при известных условиях не сопровождались бы чувствованием» [1953, с. 126].
Действия наши управляются не призраками, вроде разнообразных форм я, а мыслью и чувством. Между ними у нормального человека всегда полнейшая параллельность: внушен, например, поступок моральным чувством – его называют благородным; лежит в основе его эгоизм – поступок выходит расчетливым; продиктован он животным инстинктом – на поступке грязь… В этом-то смысле сознательно разумную деятельность людей и можно приравнять двигательной стороне нервных процессов низшего порядка, в которых средний член акта, чувствование, является регулятором движения в деле доставления последним той или другой пользы телу.
В этом отрывке интересна логика доказательств, взятая Сеченовым на вооружение: не этапы произвольных актов человека подтягиваются к трем звеньям рефлекса, а наоборот, делается попытка аналогизировать звенья рефлекса с этапами произвольных актов человека: восприятие внешних воздействий, оценка их, обдумывание и принятие решения, ответный двигательный акт (целесообразное действие).
Далее Сеченов пишет: «…Но посмотрим, не прекратится ли она [аналогия. – Е. И.], как только мы переступим в сфере деятельности высших органов чувств ту черту, которая отделяет инстинктивные действия, вытекающие из чувства самосохранения, от действий более высокого порядка, в которые вмешивается воля. Известно, что этот агент придает деятельностям человека характер, всего менее похожий на машинообразный, – характер, который выражен особенно резко на высших степенях психического развития» [1953, с. 127–128]. Сеченов полагал, что аналогия есть единственное средство расчленить сложные психические факты на более простые, т. е. отнестись к ним аналитически. Аналогизировать же сложные психические факты Сеченов предлагает с явлениями рефлекторного типа, а это уже дело физиолога. «Все психические акты, совершающиеся по типу рефлексов, должны всецело подлежать физиологическому исследованию, потому что в область этой науки относится непосредственно начало их, чувственное возбуждение извне, и конец движение; но ей же должна подлежать и середина – психический элемент в тесном смысле слова, потому что последний оказывается очень часто, а может быть, и всегда, не самостоятельным явлением, как думали прежде, но интегральной частью процесса… Ведению физиологии должны подлежать и случаи психических актов, уклоняющиеся по внешнему характеру более или менее резко от типа рефлексов» [1953, с. 133]. Спрашивается, а чем же тогда должны заниматься психологи?
В основе теорий практической [обыденной, имплицитной. – Е. И.] психологии лежат часто верно схваченные факты, а с другой стороны, теории эти нередко имеют на первый взгляд очень осмысленную логическую форму, несмотря на то, что в основе их лежат положительные фикции. Главнейшим, если не исключительным, источником ошибок последнего рода служит пагубная привычка людей забывать фигуральность, символичность речи и принимать диалектические образы за психические реальности, т. е. смешивать номинальное с реальным, логическое с истинным.
Вообще же грехи, известные всем под общим именем игры в слова, проистекают главнейшим образом из того обстоятельства, что человек, будучи способен производить над словами как символическими знаками предметов и их отношений те же самые умственные операции, как над любым рядом реальных предметов внешнего мира, переносит продукты этих операций на почву реальных отношений. Бывают, например, случаи, что в психологию переносятся крайние продукты отвлечения или обобщения, и тогда в науке появляются в виде реальностей пустые абстракты вроде «бытия», «сущности вещей» и пр. …Бывают даже такие случаи, когда человек, додумавшись, как говорится, до чертиков, начинает прямо облекать в психическую реальность какую-нибудь невинную грамматическую форму; сюда относится, например, знаменитая по наивности и распространенности игра в «я».
«Что касается до надежности тех рук, в которые попадает психология, – продолжает И. М. Сеченов, – то в них, конечно, никто не усомнится; порукой в этом те общие начала и та трезвость взгляда на вещи, которыми руководится современная физиология. Как наука о действительных фактах она позаботится прежде всего отделить психические реальности от психологических фикций, которыми запружено человеческое сознание по сие время. Верная началу индукции, она не кинется сразу в область высших психологических проявлений, а начнет свой кропотливый труд с простейших случаев; движение ее будет через это, правда, медленно, но зато выиграет в верности. Как опытная наука она не возведет на степень непоколебимой истины ничего, что не может быть подтверждено строгим опытом; на этом основании в добытых ею результатах гипотетическое будет строго отделено от положительного. Из психологии исчезнут, правда, блестящие, всеобъемлющие теории; в научном содержании ее будут, наоборот, страшные пробелы; на месте объяснений в огромном большинстве случаев выступит лаконическое “не знаем”; сущность психических явлений, насколько они выражаются сознательностью, останется во всех без исключения случаях непроницаемой тайной… и тем не менее психология сделает огромный шаг вперед. В основу ее будут положены вместо умствований, нашептываемых обманчивым голосом сознания, положительные факты или такие исходные точки, которые в любое время могут быть проверены опытом. Ее обобщения и выводы, замыкаясь в тесные пределы реальных аналогий, высвободятся из-под влияния личных вкусов и наклонностей исследователя, доводивших психологию иногда до трансцендентальных абсурдов, и приобретут характер объективных научных гипотез. Личное, произвольное и фантастическое заменится через это более или менее вероятным. Одним словом, психология приобретет характер положительной [объективной. – Е. И.] науки. И все это может сделать одна только физиология, так как она одна держит в своих руках ключ к истинно научному анализу психических явлений» [1953, с. 134]. Удивительная вера во всемогущество физиологии!
В своей программе преобразования психологии в самостоятельную опытную науку Сеченов возлагал главные надежды на объективный метод наблюдения за генезисом и эволюцией индивидуального поведения. Об экспериментальном методе в его программе речи не было… (Архивные данные говорят о том, что в конце 60-х годов у Сеченова возник план «психологических опытов». Есть основания предполагать, что под «психологическими опытами» Сеченов имел в виду ассоциативный эксперимент, вскоре приобретший в психологических лабораториях огромную популярность.) Сеченов не смог преобразовать свою теоретическую модель в экспериментальную программу. В этом заключалась слабая сторона его плана разработки психологии. Поисками экспериментальной программы занялись его последователи.
План разработки объективной психологии Сеченов выдвинул за 40 лет до так называемой бихевиористской революции, низвергшей сознание с пьедестала, на котором оно находилось в течение веков в качестве официального предмета психологического исследования. Сейчас зарубежные историки признают, что Сеченов первым произвел этот переворот.
Говоря о зарождении объективной психологии, американский историк Э. Боринг пишет: «Сеченов стал русским пионером рефлексологии… Мы должны, кроме того, помнить, что он был далеко впереди западноевропейской мысли в этом вопросе» (1950, с. 636). Анализируя появление бихевиоризма, другой историк, Робек, полагает, что его главные идеи были заложены русскими. «Это действительно удивительно, – пишут другие американские историки, – что основная философская и методологическая позиция Сеченова почти идентична по своей объективности позиции Уотсона…» (Marx, Hillix, 1973, с. 171). От американских историков, считающих сеченовскую программу первым вариантом бихевиоризма, ускользнул ее подлинно новаторский смысл.
Объективная психология представлялась Сеченову в отличие от бихевиористов совершенно иной наукой. Устранив из поведения психические регуляторы типа чувствований – сигналов (представляющих категорию образа), бихевиоризм оставил от действия связку «стимул-реакция». Но тем самым реальное действие оказалось деформированным. Из него выпал образ, в котором представлен предметный мир, определяющий посредством мотивов субъекта ориентацию и построение этого действия.
Последующий ход развития психологического знания показал смысл переворота, произведенного Сеченовым. Он состоял в радикальном перемещении отправного пункта анализа с непосредственно данных феноменов сознания, веками считавшихся для познающего ума первой реальностью, на объективное психически регулируемое поведение, познаваемое подобно другим явлениям науки только опосредованно.
Надо все же отметить, что, несмотря на то что Сеченов считает такой путь изучения единственно рациональным и неизбежным, он все же не отрицает и возможности неудачи и прихода к выводам, прямо противоположным ожидаемым. Нельзя не обратить внимания и на весьма любопытную его фразу о наличии психических актов, уклоняющихся по внешнему характеру от типа рефлексов. Не означает ли это, что не все психические акты рефлекторны или рефлексоподобны?
При всей убедительности аргументов И. М. Сеченова, которые он использовал для утверждения своих взглядов на поведение и психику, ему не хватало самого главного аргумента – лабораторного объективного метода исследования.
Поднявшись до распространения рефлекторного принципа на психическую деятельность и рассматривая рефлекс как психофизиологический феномен, И. М. Сеченов не смог изучить конкретные механизмы поведения в связи с отсутствием надлежащего метода. Поэтому ряд его высказываний остался лишь гениальными догадками, взмахом его могучей мысли.
Важным является высказанное Сеченовым положение, что психология не должна ограничиваться лишь психическими актами, происходящими в сознании человека, но в нее должна входить и его внешняя деятельность, выражающаяся движениями или поступками. «Спросите любого образованного человека, – пишет он, – что такое психический акт, какова его физиономия, – и всякий, не обинуясь, ответит вам, что психическими актами называются те неизвестные по природе душевные движения, которые отражаются в сознании ощущением, представлением, чувством и мыслью. Загляните в учебники психологии прежних времен – то же самое: психология есть наука об ощущениях, представлениях, чувствах, мысли и пр. Убеждение, что психическое лишь то, что сознательно, другими словами, что психический акт начинается с момента его появления в сознании и кончается с переходом в бессознательное состояние, – до такой степени вкоренилось в умах людей, что перешло даже в разговорный язык образованных классов. Под гнетом этой привычки и мне случалось говорить о среднем члене того или другого рефлекса как о психическом элементе или даже как о психическом осложнении рефлекторного процесса, а между тем я, конечно, был далек от мысли обособлять средний член цельного акта от его естественного начала и конца» [1953, с. 131].