Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки
Шрифт:
В качестве конкретного примера непроизвольных движений, имеющих внешнее чувственное начало, а не «психический элемент», Сеченов приводит реакцию человека при испуге. «Спрашивается, можно ли допустить… что путь развития невольного движения при испуге машинообразен. В явление вмешивается ведь психический элемент – ощущение испуга, и читатель, конечно, слыхал рассказы о том, какие чудеса делаются иногда под влиянием страха… в этих рассказах непривычная энергия мышечных движений объясняется, правда, нравственным влиянием страха; но ведь, конечно, никто не подумает, что этим дело действительно объясняется… Помирить машинообразность происхождения невольных движений при испуге с несоответствием в этих случаях между силой раздражения и напряженностью движения не только можно, но даже должно; иначе мы впали бы в нелепость, вопиющую даже для
Однако про доказательство того, что описываемые им явления должны иметь чувствующее на периферии начало (раздражение экстерорецептора), Сеченов по ходу своих рассуждений подчас забывает (как в примере с ходьбой или ездой на лошади) и в поисках чувствующего начала рефлекторных актов приравнивает друг к другу экстеро- и проприорецептивные ощущения. В других же случаях в качестве чувствующего начала у него выступают переживание страха или возникшие у лунатика какие-то неизвестные представления. Так, он пишет: «Бывают случаи невольного движения, где присутствие чувственного возбуждения, начала всякого рефлекса, хотя и понимается, но не может быть определено с ясностью» [1953, с. 58]. Это бывает, например, когда по тем или иным причинам (наркоз, горячечный бред, сон) ощущающая способность человека притуплена или вовсе исчезает.
По поводу лунатизма И. М. Сеченов пишет: «Начало акта – чувственное возбуждение, ускользающее от определения. Продолжение – какое-нибудь психическое представление, очень неясное и тупое, так как ощущающая способность угнетена. Конец – воздушное путешествие по крышам» [1953, с. 60; выделено мною. – Е. И.].
Все эти примеры и рассуждения Сеченова показывают, что и выученные движения могут стать непроизвольными, т. е. рефлекторными, условием для чего является ослабление или выключение контролирующей функции головного мозга. «…И головной мозг, – пишет Сеченов, – при известных условиях (следовательно, не всегда) может действовать как машина и что тогда деятельность его выражается так называемыми невольными движениями» [1953, с. 37]. «Вместе с этим доказано, что все движения во время обыкновенного сна и в горячечном бреду, хотя бы они, как обыкновенно говорится, и вытекали из грез, т. е. определенных психических актов, суть движения в строгом смысле невольные, т. е. отраженные» [1953, с. 60]. Отраженные-то отраженные, но что они отражают? Выходит, что внешние раздражители не всегда необходимы для признания каких-то актов рефлекторными, так как в отражаемое Сеченов включает не только внешние (экстероцептивные) раздражения, но и представления (образы). Однако в детерминации поведения человека они стоят у него на втором плане.
Признание активной роли психических явлений в детерминации рефлекторной деятельности не вносит никакого субъективизма в ее понимание в силу того, что в соответствии с основной линией материалистического монизма в теории познания ощущения, восприятия и т. д. – это отражения, образы реально существующих вещей.
Рассмотрим теперь второе главное положение Сеченова, до сих пор представляющееся аксиоматичным, а именно, что все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению – мышечному движению.
Почему Сеченов в качестве проявлений психической деятельности сделал упор на моторных реакциях человека, а не каких-то других? Очевидно, потому, что, используя учение о рефлексе для объяснения механизмов психической деятельности, он вынужден был опираться на представления о рефлекторной дуге, эффекторным концом в которой являются именно мышечные движения.
Возникает вопрос: укладываются ли все внешние проявления психической деятельности в то прокрустово ложе, в те рамки, которые предложил Сеченов, – мышечные движения (механическую деятельность и речь)? Ответ должен быть отрицательным, и для того, чтобы показать ограниченность этого сеченовского тезиса, не надо большой изобретательности. Достаточно указать на проявления психических (эмоциональных) явлений не только в мимике, но и в вегетатике: покраснение или побледнение кожного покрова, потоотделение и пр.
Возникают и другие вопросы, например: можно ли мышечные сокращения считать причиной эмоциональных переживаний, как об этом писал Сеченов: «…все без исключения качества внешних проявлений мозговой деятельности, которые мы характеризуем, например, словами: одушевленность, страстность, насмешка, печаль, радость и пр., суть не что иное, как результаты большего или меньшего укорочения какой-нибудь группы мышц – акта, как всем известно, чисто механического» [1953, с. 33; выделено мною. – Е. И.]. Обращу внимание читателя на то, что эмоции, по Сеченову, являются результатом мышечных сокращений, а не сокращения отражают экспрессивную сторону эмоций (прямо как в теории эмоций Джеймса – Ланге, созданной, правда, значительно позже: мы не потому смеемся, что нам весело, а нам весело потому, что мы смеемся). Кроме того, из сеченовской цитаты следует, что конец рефлекса (мышечные сокращения), оказывается, сам способен вызывать психическую реакцию (эмоцию).
Чтобы помочь читателю поскорее помириться с этой мыслью (что все сводится к мышечному сокращению. – Е. И.), я ему напомню рамку, созданную умом народов и в которую укладываются все вообще проявления мозговой деятельности, рамка эта – слово и дело. Под делом народный ум разумеет, без сомнения, всякую внешнюю механическую деятельность человека, которая возможна лишь при посредстве мышц.
А под словом уже вы… должны разуметь, любезный читатель, известное сочетание звуков, которые произведены в гортани и полости рта при посредстве опять тех же мышечных движений.
Переходя к рассмотрению механизма произвольных движений, Сеченов писал: «Невольные движения могут… сочетаться с движениями, вытекающими, как обыкновенно говорят, из определенных психических представлений» [1953, с. 57]. Однако, рассуждая о механизмах произвольных движений, И. М. Сеченову пришлось сделать существенную оговорку: «Приступая к рассматриванию произвольных движений, я, во-первых, должен предупредить читателя, что ему очень часто будет здесь чувствоваться отсутствие физиологического опыта, и я часто буду вынужден выходить из роли физиолога… Через это в рассказе многое, конечно, останется недосказанным, но зато все сказанное будет иметь относительно твердое основание» [1953, с. 64]. Эта оговорка весьма существенна, так как отсутствие физиологических экспериментальных доказательств заставляет Сеченова строить аналогии или приводить примеры, которые, действительно, не всегда выглядят убедительными.
Учение об условных рефлексах и то методологическое перестроение учения об органах чувств, которое возникло в связи с условными рефлексами, это принципиально намечено И. М. Сеченовым. И многое, что еще не успело получить достаточной конкретной разработки, но ждет таковой!
В качестве объекта рассмотрения Сеченов выбрал «деятельность, представляющую высший тип произвольности», т. е. «внешнюю деятельность человека с идеально сильной волей, действующего во имя какого-нибудь высокого нравственного принципа и отдающего себе ясный отчет в каждом шаге» [1953, с. 64]. Он ставит задачу доказать, что деятельность такого рода дробится на рефлексы, которые начинаются чувственным возбуждением, продолжаются определенным психическим актом и кончаются мышечным движением.
Сначала И. М. Сеченов выделяет, «как это делается в обществе людьми образованными и привыкшими отдавать себе отчет в своих собственных ощущениях», имплицитные признаки произвольных движений:
1. В основе этих движений не лежит ощутимого чувственного возбуждения.
2. Они определяются самыми высокими психическими мотивами.
3. Время запуска и продолжительность этих движений находятся в ведении воли (самосознания) человека.
4. Произвольное движение всегда сознательное.