Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки
Шрифт:
С необходимостью признания сложной детерминации поведения столкнулся еще И. М. Сеченов, пытаясь объяснить механизмы произвольных движений. В целом, оставаясь на позициях рефлекторной теории, Сеченов был вынужден ввести понятие о «темном мышечном чувстве», «валовом чувстве»; он первый обратил внимание на функциональное состояние нервного центра как на важнейшее звено в формировании ответной реакции организма.
Несмотря на то, что биологический смысл так называемого сеченовского торможения говорил в пользу существования определенных процессов межцентральной интеграции, Сеченову, однако, не удалось до конца решить проблему так называемых внутренних детерминант поведения.
Второй период научной деятельности И. М. Сеченова связан с работами «Кому и как разрабатывать психологию» и «Элементы мысли». В этих работах Сеченов внес существенные коррективы в свои
Странно и то, что и в наше время идеи Сеченова, высказанные им в «Рефлексах…» как предположения (что он сам неоднократно подчеркивал), принимаются физиологами и психологами как аксиомы и принимаются за твердо установленные факты, без учета имеющихся в рассуждениях Сеченова противоречий, неточностей, недосказанностей и прочего. Например, А. В. Петровский утверждает, что Сеченов, «изучив материальный субстрат психических явлений – мозг, построил рефлекторную теорию психических явлений, опирающуюся на объективный анализ психических процессов» [1961, с. 364]. В чем же выражается этот объективный анализ, если Сеченов сам говорит лишь о предположениях?
Стремление строго придерживаться сеченовского учения о рефлексе с учетом новых представлений приводит ученых к эклектичности высказываний. Вот что пишут, например, Е. В. Шорохова и В. М. Каганов: «Несмотря на то, что еще в древности было провозглашено, что нет действия без причины и все вызвано необходимостью, все же и поныне нередко толкуют о действующих спонтанно силах в организме, спонтанной активности мозга, особом внутреннем возбуждении, которое первично формируется в мозгу, программировании предками будущего для очередного потомка, активном преодолении организмом препятствий к реализации программы своего морфогенеза, действиях организма, не детерминированных раздражителем и не нуждающихся в пусковом раздражителе и т. п.» [1963, с. 92]. Этим представлениям, пишут авторы, и должна противостоять рефлекторная теория, которая, исходя из развитых Сеченовым представлений, доказывает, что организм без внешней среды невозможен. С этим спорить не приходится. Но зачем так абсолютизировать это положение (см. вставку)? Зачем роль внешней среды для развития организма путать с детерминацией конкретного действия, поведенческого акта? Почему наряду с воздействием внешних факторов действие и поведение не могут быть детерминированы внутренними состояниями мозга? Когда мы хотим спать, разве наше укладывание в постель детерминировано внешним сигналом, а не состоянием мозга? И разве не детерминировано наше поведение потребностными состояниями, или состоянием утомления?
Ведь Е. В. Шорохова и В. М. Каганов сами утверждают: «Только механистически понимаемый принцип детерминизма устанавливает непосредственную зависимость между внешними причинами и эффектом их воздействия без учета природы, собственных свойств тела или явления, на которое это воздействие оказывается. Сочетание же детерминизма с диалектикой выступает в положении о необходимости учета собственных свойств того тела или явления, на которое оказывается воздействие» [1963, с. 93]. «Внутренние условия, которыми опосредствуется воздействие внешних причин на поведение человека, не исчерпываются лишь теми условиями деятельности мозга, которые вскрыты физиологическими исследованиями. В процессе рефлекторной деятельности мозга возникают психические явления. Внешние воздействия детерминируют поведение человека, преломляясь через его психическое состояние, систему его чувств, взглядов, отношений» [1963, с. 94]. «Под влиянием внутренних условий личность проявляет избирательность по отношению к внешним воздействиям» [1963, с. 96]. А это приводит к тому, что «исчезает непосредственная зависимость отдельных поступков человека от отдельных обстоятельств» [1963, с. 95]. Дальше авторы высказываются еще категоричнее: «Неразрывность внешних и внутренних условий выражается в том, что не приходится иметь дело только с внешними условиями, взятыми безотносительно к субъекту, или только с тенденциями самого субъекта, безотносительно к условиям, их определяющим» [1963, с. 96; везде выделено мною. – Е. И.].
Разве эти высказывания не свидетельствует о том, что детерминантами эффекта выступают не только внешние, но и внутренние физиологические и психические факторы? От того, что авторы осторожничают и говорят об опосредовании, преломлении внешних воздействий внутренними, суть не меняется: раз они влияют на конечный эффект, значит, тоже являются причинами.
Глава 3. Учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности и психология
Как отмечает Е. А. Будилова, задача «создать экспериментальный метод изучения психической деятельности, соответствующий материалистическому монизму рефлекторной теории, – не была поставлена руководителями русских психологических лабораторий. Современники Сеченова не оценили методологического значения его рефлекторной теории, с одной стороны, и переоценили самый факт введения эксперимента в психологию – с другой… В результате были смещены цели экспериментальных исследований, обойдена задача изучения рефлекторных процессов. Поэтому, сталкиваясь с рефлекторными актами в психометрических опытах, экспериментаторы даже не пытались анализировать эти реакции с позиции рефлекторной теории» [а это обязательно? – Е. И.].
«Разработке объективных методов психологического эксперимента, пишет далее Будилова, мешало то, что психологи не могли опереться на физиологию. Изучение физиологических закономерностей работы коры больших полушарий головного мозга являлось важнейшей задачей дальнейшего прогресса науки. В то время физиология сама еще не знала объективного метода экспериментального изучения высшей нервной деятельности человека и животных. Создание такого метода становилось насущной потребностью науки о мозге. Эта задача была решена уже в новом веке трудами И. П. Павлова» [1961, с. 351].
Элиот Фрост (Е. Frost, 1912) сделал сообщение о европейских физиологах, которые пришли к радикально новому взгляду на сознание. Эти физиологи, в том числе и Жак Лёб… провозгласили психологические концепции «суевериями» и не нашли места сознанию животных при объяснении их поведения.
Еще важнее для нас редукционистские призывы этих европейских физиологов и некоторых психологов. Разум можно устранить из сферы психологии двумя способами, которые отличаются друг от друга и которые не следует смешивать. Программа физиологов, в том числе и И. П. Павлова… и психологов, например Макса Мейера… призывала свести психические понятия к нейрофизиологическим процессам, предположительно лежащим в их основе. Можно было бы убирать психические понятия из науки по мере того, как выяснялись бы материальные причины, которые и обозначают эти менталистские термины. Другая программа отказа от разума находилась тогда в зачаточном состоянии, и на протяжении последующих лет ее часто путали с редукционизмом. Она утверждала, что психические понятия следует заменить поведенческими, которые, в свою очередь, нельзя свести к механистическим физиологическим законам, лежащим в их основе.
Эта глава посвящена рассмотрению того, насколько справедливы слова Е. А. Будиловой (а они отражают господствовавшую в советское время и сохраняющуюся до сих пор оценку роли учения об условных рефлексах для психологии). Удалось ли И. П. Павлову создать универсальный экспериментальный метод изучения психической деятельности, позволивший психологии опереться на физиологию?
Научная деятельность И. П. Павлова многогранна и не поддается однозначной оценке. Связано это не только с его взглядами по тем или иным вопросам, опубликованным в научной печати, но и с задним фоном этих публикаций, в качестве которого выступали его рассуждения на заседаниях его сотрудников, получивших название «Павловских сред». Его ученик академик Л. А. Орбели говорил по этому поводу: «Многого из того, что он продумал и высказал в отдельных частных беседах, он не высказывал в своих публичных и печатных выступлениях» [1964б, с. 251]. Отсюда, при чтении того и другого, формируется представление о двух Павловых, порой различно смотрящих на взаимоотношения физиологии с психологией. Если, читая протоколы «павловских сред», видишь динамику взглядов Павлова в пользу смягчения его отношения к психологии, то, читая опубликованные им работы, видишь другое – упорную веру Павлова на протяжении 30 лет во всемогущество своего метода условных рефлексов в познании психики. Какой же образ Павлова как ученого является истинным?
В развитом им учении о высшей нервной деятельности есть и положительные, и отрицательные моменты. В этом учении в основном раскрыты некоторые нейрофизиологические закономерности работы головного мозга, но вопреки его предупреждению об опасности экстраполирования на человека закономерностей, выявленных на животных, отечественные физиология и психология не прислушались к этому совету и факты, добытые в павловской школе на животных, долгое время без всяких оговорок использовались и при объяснении поведения и психической деятельности человека. Больше того, учение о высшей нервной деятельности (вместе с основным методическим приемом ее изучения – выработкой условных рефлексов) после павловской сессии в 1950 году было объявлено официальным курсом советской науки и стало обязательным для преподавания в вузах, а всякие «уклонисты» и инакомыслящие подвергались не только беспощадной критике, но и репрессиям.