Психология национальной нетерпимости

Цюрупа Алексей

Объективно существующая замкнутость группы, неразвитость ее связей с другими сводит враждебность даже при вымышленной внутренней устойчивой тенденции к вражде на ступень случайного эпизода, так как низкая ступень развития производительных сил не создает реальной основы для стабильных форм проявления этой тенденции. Тогда напрашивается вопрос: если для констатации общественных отношений между группами на данной ступени развития еще нет материальной и общественной основы, то какая основа может быть подведена под состояние постоянной вражды?

Общественной основы для вражды пет, биологическая наука

отрицает внутривидовую борьбу и не дает ни малейшей опоры для констатации борьбы для обособленных внутривидовых групп друг с другом. Видимо, есть основание полагать, что уже на ранних ступенях развития первобытного общества складывалась объективная закономерная тенденция к мирному взаимовлиянию отдельных человеческих групп, к сотрудничеству их друг с другом. Мелкие группы в период сезонной охоты на крупных животных должны были периодически либо объединяться, либо погибнуть. Неизбежность такого объединения диктовалась объективной необходимостью в огромной производственной кооперации для охоты на крупных животных, которая затем распадалась на мелкие группы.

Под состоянием враждебности, как характерной чертой межплеменных отношений, надо понимать реакцию отдельного племени на те попытки нарушить обычное течение его жизни, вмешаться в его внутренние дела и причинить ему вред, которые участились со стороны племен, проходящих уже стадию разложения первобытно-общинного строя. Состояние враждебности проходит свои стадии, зависит от многих обстоятельств, мотивов, факторов.

Правильно, на наш взгляд, отмечает С.А. Токарев, что «взаимная отчужденность между племенами, которая сама в значительной степени порождала веру во вредоносное колдовство, в свою очередь, поддерживалась и усиливалась в связи с этой верой».

Ученые, изучавшие жизнь и верования австралийцев, распространенность эмоции страха или жути и ее связь с межобщинной и межплеменной неприязнью, отмечают, что всякую боль, смерть и другие беды австралийцы приписывали колдовству людей чужого племени, чужой общины. Чаще всего подозрение падало не на какое-то определенное лицо, а вообще на чужую группу. Так, этнограф Г. Спенсер сообщил, что племена Аригамовой Земли «всегда больше всего боятся мести от чужого племени или из отдаленной местности».

По мнению других исследователей австралийцев, в частности, Тиллена, занимавшегося изучением племен центральной Австралии, «…все чужое вселяет жуть в туземца, который особенно боится злой магии издали». То же писал миссионер Чалмерс о туземцах южного берега Новой Гвинеи. Это состояние страха, которое испытывают взаимно дикари, поистине плачевно; они верят, что всякий чужеплеменник, всякий посторонний дикарь угрожает их жизни. Малейший шорох, падение сухого листа, шаги свиньи, полет птицы пугают их ночью и заставляют дрожать от страха.

Таким образом, получается, что реальная вражда и воображаемый вред сплетались у этих племен в одно отрицательное чувство к чужакам. Само понятие «чужие» становится воплощением вреда, колдовства, смерти, связано с негативными эмоциями и представлениями. При этом приписывание особой магической силы другому народу (или его колдунам) бывает нередко взаимным.

В. Холличер отмечает, что институт взаимоубийства существует только со времен неолита (10000 лет) и представляет собой не врожденную, а общественно «обученную» форму человеческого поведения — войну. Ведение войны

не является биологически детерминированным действием, оно отнюдь не заложено в натуре человека.

История же говорит нам об отсутствии в первобытном обществе «войны всех против всех». Так, даже наскальная живопись не запечатлела ни одного эпизода, который отражал бы столкновения между людьми. Общность земли и всех природных богатств — вот характерные черты этих сообществ.

Мир сотрудничества — более глубинный пласт человеческих отношений, нежели вражда и война, возникающие на определенном этапе истории. Согласно социально-психологическим исследованиям Поршнева Б.Ф. древнейшим принципом конституирования человеческой общности является психологическое размежевание с какими-то «они», то есть, внешними по отношению к данной общности людьми. Для того, чтобы появилось субъективное «мы», требовалось повстречать и обособиться с какими-то «они». Иначе говоря, понятие «они» первичнее, чем понятие «мы». Путем обособления от «они» («враги», «чужие», «неприятные») создавалось понятие «мы» («свои», «друзья», «приятные»), т. е. рефлексы, самосознание общности.

Материалы не только из истории первобытного общества, но и из исторически разных эпох свидетельствуют о том, что иногда сознание «мы» может быть очень слабо выражено и вовсе отсутствовать при ясно выраженном сознании, что есть «они». «Они» — это «не мы», и наоборот: «мы» — это «не они». Только ощущение, что есть «они», рождает желание самоопределиться по отношению к «ним», обособиться от «них» в качестве «мы».

Категория «мы» на первых порах конкретнее, реальнее несет в себе те или иные свойства — бедствия происходят от вторжения «их» орд, непонимание «ими» «человеческой речи» («немые», «немцы»). В первобытном обществе «мы» — это всегда люди в прямом смысле слова, т. е. люди вообще, тогда как «они» — не совсем люди. Прошли тысячелетия, прежде чем впервые пробудилась мысль, что «мы» может совпадать со всем человечеством и, следовательно, не противостоять никакому «они».

По мере усиления столкновений первобытных племен на почве борьбы за территорию и другие блага менялось отношение к чуждым, к «ним». Формирование этнической, языковой, культурной общности сочеталось с обособлением друг от друга. Эти сложные процессы нельзя упрощать. Взаимное культурное и этническое притяжение и сплочение было значительно более высокой ступенью противопоставления себя «им». Чем более замкнута психическая общность, т. е. чем абсолютнее «мы» противопоставляется «им», тем более психические отношения внутри общности тяготеют к суггестии, не встречающей препятствий.

«Мы» формируется путем взаимного уподобления людей, то есть действия механизмов подражания и заражения, а «они» — путем лимитирования этих механизмов, путем запрета чему-то подражать или отказа человека подчинению подражанию, навязанному ему природой и средой. Нет такого «мы», которое явно или неявно не противопоставлялось бы каким-то «они», так и обратно.

В истории человеческого общества много примеров нагнетания психического ощущения «мы» во имя целей, чуждых подлинным интересам людей, вовлекаемых во враждебные отношения к другим. Это, прежде всего, все формы религиозного фанатизма и нетерпимости. Религиозные обряды и церемонии сплачивают людей в общности, подчас характеризующихся крайней экзальтацией и накаленностью этого ощущения «мы».