Псоглавцы
Шрифт:
— А какие тут язычники? — не понял Кирилл. — Тут давно уж одни крещёные, фреска — девятнадцатый век.
— Фреске сто пятьдесят лет, а почитание Псоглавца очень древнее. С тех времён, когда христиане крестили язычников.
— А-а…
— Церковь догадалась, что Псоглавец — языческое божество, и при Петре Первом запретила изображение святого Христофора с собачьей головой. Его можно было рисовать только с человеческой. А почти все иконы и фрески или уничтожили, или перерисовали.
— А эта как сохранилась? — удивился Гугер.
— Ну, она вообще не при Петре Первом сделана. Гораздо позже. Понимаешь,
— Эта церковь не раскольничья, — сказал Кирилл и кивнул на соседний простенок.
Там на таком же голубом фоне была изображена женщина в ниспадающих одеждах. Под её ногами бежала надпись: «Св. Варвара». Женщина благословляла зрителя тремя пальцами.
Валерий задумался.
— Ну, да, обычная, — кивнул он. — Раскольникам вообще запрещали строить храмы. Но здесь, видимо, просто местный художник на свой страх и риск изобразил святого Христофора так, как принято у раскольников. Лурия же говорил, что в Калитине был местный культ святого Христофора. Деревня-то староверческая.
— А ты откуда всё это знаешь? — с сомнением сощурился Гугер.
— Просто есть такая штука — Интернет называется.
Кирилл посмотрел вокруг: тёмная, гулкая кубатура храма, тусклые росписи, красные лучи больного и дымного заката, верещание птиц в листве лип за досками окон. Язычники, раскольники, Псоглавцы… Всё это было какое-то чужое, ненастоящее, случайное, не ему, словно кришнаиты в метро. Эта деревня вырожденцев, этот убогий мир — они, конечно, существовали, но никому не были нужны, даже себе. У этого мира прошлое не имело никакой цены, потому что в настоящем оно присутствовало только постыдной и мучительной разрухой. Индийские священные коровы и то были реальнее и важнее.
— Сохранилось только шесть православных икон с Псоглавцем, — продолжал Валерий. — На Русском Севере, на Урале, в Ростове и три в Москве. В Третьяковке, в соборе Кремля и в старообрядческом соборе.
— А где он?
— На Рогожском кладбище. Это между Таганкой и Лефортовом, в районе «Авиамоторной».
— Странно, не знаю такого, — снова удивился Гугер. — У меня там френд живёт, надо спросить.
— И ещё есть три фрески. В Ярославле, в Свияжске и в Макарьеве, это около Нижнего. Наша фреска получается четвёртой.
— А в Европе про него знают? — Гугер указал на Псоглавца.
— Знают, но там к нему относятся как-то без пафоса. Из больших святых просто разжаловали в какие-то поменьше.
— И чего, он тоже с собачьей башкой?
— Нет, там его считают человеком, но великаном. Например, он покровитель Вильнюса.
— Эстония, нашёл Европу, — хмыкнул Гугер.
— Литва, — поправил Валерий.
Кириллу вдруг остро захотелось домой. Даже не домой — в город, к нормальной жизни, к нормальным людям, не псоглавцам.
— Слушай, Гугер, — спросил он, — а сколько тебе нужно времени, чтобы снять фреску?
Гугер деловито перевернул бейсболку козырьком вперёд.
— Завтра я вырежу её болгаркой по контуру, — Гугер пальцем очертил некий прямоугольник, словно раму для фрески, — почищу и пропитаю раствором на первый раз. Через сутки — второй раз, ещё через сутки — третий. Получается, на четвёртый день можно будет снимать. И ещё сутки надо будет подождать, когда пропитаю с внутренней стороны.
— Поня-атно… — удручённо выдохнул Кирилл. Пять суток…
— А как будешь снимать? — спросил Валерий.
— Видал — листы фанеры везём?
— Видал.
— Соберу из них щит по размеру фрески и наклею на фреску. Когда высохнет, подцеплю к щиту вибратор и тихонечко отделю штукатурку от стены. Амплитуду движения мне инструктор сказал установить на три миллиметра. Чудеса технологии.
— Вибратор? — поднял брови Валерий.
— Это не то, что вам нравится, девочки, — грубо ответил Гугер. — Это строительный инструмент. «Мерс» поставлю поближе, чтобы генератор не переть, шнур для болгарки и вибратора подтяну сюда.
— А бензина хватит для генератора?
— Если вы с Киром пить его не будете, то хватит.
Пять суток в этой глуши, с тоской думал Кирилл. Ну чего — пять суток? Вроде, немного. В Хургаде две недели для него пролетели, как секунда. Но ведь то Хургада. А здесь, в Калитине, всё не так. Здесь словно бы в воздухе невидимые руины. И дело вовсе не в деревенских алкашах, не в нищете. Здесь какое-то осатанелое, раскольничье, дикое упрямство: мы сдохнем от цирроза, по пьяни порубим друг друга топорами, сгорим в торфяных пожарах, но не будем жить иначе, не будем делать свою жизнь лучше. Здесь люди ходят на двух ногах, носят штаны и говорят, но живут неизменно, как животные, — не зря, видно, их предки поклонялись человекозверю.
Наверное, он и сейчас ходит по этим лесам. Человек с головой собаки, с клыками собаки, с судьбой собаки. Может, и не во плоти, но он жив, он нюхает дым, он смотрит в окна, он не любит чужаков.
Вдалеке заскрипела, медленно отворяясь, дверь. Валерий, Гугер и Кирилл оглянулись. Вот сейчас в полосе света появится длинная морда то ли щуки, то ли муравьеда, подумал Кирилл. Лопатки под рубашкой взмокли. Кирилл обвёл глазами пространство вокруг себя — нет ли палки, арматурины…
Он увидел что-то иное, но не понял что. Битые кирпичи, крошево штукатурки, серые обломки реек с ржавыми, кривыми гвоздями, литая станина какого-то станка, мятые пластиковые бутылки из-под пива «Красный Восток»… Не то. Огненные щели заката меж досок заколоченного окна… Фреска… Фреска.
Псоглавец на стене повернул голову и смотрел теперь на дверь.
Кирилл попятился. Нет, он точно повернул голову! Его морда раньше перекрывала крест в правой руке, а теперь перекрывает копьё в левой! Кирилл крепко-накрепко зажмурился, открыл глаза и снова посмотрел на Псоглавца. Псоглавец смотрел на дверь. Он всегда смотрел на дверь, сто пятьдесят лет. Почудилось. Почудилось.
4
Здесь, пред очами Псоглавца, Кирилл стоял, конечно, из-за Вероники. Кирюша, всё это несерьёзно. Их отношения несерьёзны, потому что квартира на Кутузовском — не Кирюши, а его тётки. И старый «форд» не Кирюши, а его папы. И деньги не Кирюши, а его мамы. А у Кирюши только второй курс факультета электроники в МИЭМ. Кирюше этого хватало, а Веронике — нет. И она ушла.