Псы войны
Шрифт:
Я пришел домой часа через два и сел за свою коллекцию марок. Это всегда меня успокаивало. Только в этот раз не получилось. Понимаешь, я не мог заставить себя не думать о том, что случилось. Я понял…
Он повернул к Конверсу искаженное яростью лицо. Конверс смотрел перед собой, на дорогу.
— Я понял: это всё. Ничего другого не остается. Абсолютно никакого выбора.
Первым делом я взял всю мою коллекцию марок — а я собирал ее с шести лет, — пошел в парк и выбросил в озеро. На меня там могли напасть. Мог арестовать полицейский. Но ничего такого не случилось. Потом я залез в отцовский грузовик и взял монтировку. Позвонил матери Брюса, и она сказала,
На Нью-Утрехт-авеню, между остановкой метро и домом Брюса, есть спортплощадка. Там я и поджидал его, сидел на скамейке, держа монтировку на коленях. Было часа четыре утра, когда из метро вышел Брюс. Он не видел меня, я застал его врасплох. Я был осторожен, потому что он владел карате и уделал бы меня, правильно?
Когда он увидел меня, то сразу все понял. Понял, что ему конец.
Первый удар — по лицу, и он на земле. Никакого карате. Вскрикнуть не успел. Я просто стоял над ним и бил! За то, что у него есть подружка. За то, что ему дали стипендию в Корнелле. За его взгляд. Бил, бил, бил, бил, бил. Не переставая, и Брюсова насмешливая ухмылочка, и его стипендия превратились в сплошное месиво на асфальте. В домах зажглись все окна, примчались три сотни копов, а я все колошмачу подонка, и спортплощадка была похожа на мясной рынок.
— И они посадили тебя в психушку.
— И они посадили меня в психушку, — кивнул Данскин. — Я прикинулся сумасшедшим. Нес околесицу, декламировал Гейне. Девять лет. Вот так.
Некоторое время они ехали молча.
— Но в тебе по-прежнему полно злобы.
— Сейчас больше, чем когда-либо.
— Ты жалеешь о том, что сделал?
— Я жалею о том, что сидел в дурдоме. Но не жалею, что прикончил Брюса. Подонок помнил бы меня всю жизнь. Стал бы богатым врачом или министром внутренних дел, а все представлял бы, как выставил меня из «Лидо». Уж лучше отсидеть срок.
Казалось, его снова распирает ярость. Челюсть у него дрожала.
— Он женился бы на Клер. Она бы ему говорила: помнишь, как здорово мы трахались той ночью, когда ты вышиб придурка, как-там-его-зовут, из кино?
Данскин астматически вздохнул и понемногу успокоился.
— А я не желаю, чтобы меня так поминали.
— Когда я ходил в школу, — сказал Конверс, — нам всегда говорили: несите ваши унижения Святому Духу.
— Что за бред! — Данскин с отвращением содрогнулся. — Дерьмо какое. И при чем тут Святой Дух?
— Сдается мне, Ему нравится видеть, как люди сами роют себе яму.
— Наверно, Он сейчас получает огромное удовольствие, глядя на тебя, как думаешь?
— Я думаю, Его замысел состоит в том, чтобы существовало некое равновесие.
Данскин покачал головой.
— Люди настолько глупы, — сказал он, — что просто плакать хочется.
— Ну а что случилось, когда ты вышел на свободу? — спросил Конверс.
— Я вышел оттуда натуральным торчком — вот что случилось. Я трахал медсестру, и она подсадила меня на то и это. На травку, на кислоту. На трах, кстати, тоже. Слаба была на психов.
Мы забирались в бассейн и накачивались дилаудидом, потом морфином. Было по-настоящему здорово. Психиатры пытались подловить меня, но я только пучил глаза и улыбался. Солнечной улыбкой! Они осматривали меня, обстукивали с ног до головы, мычали неопределенно — понимаешь, о чем я? А я стою себе, накачанный под самую завязку, и думаю, что я на пляже в Рокауэе. Теперь они на такое не ловятся, но тогда им это просто не приходило в голову.
Наконец я очутился на улице и не знал, где раздобыть дурь. Подсел-то я уже по
Со мной все было ясно, я же только что вышел из психушки. Меня перекидывали из рук в руки, пока я не оказался у федералов, где со мной долго беседовал этот ирландец. Я могу избежать неприятностей, сказал он, если соглашусь на то, чтобы они послали меня в один колледж на Лонг-Айленде, где я должен буду втереться в доверие к тамошним радикалам. Выхода не было, они взяли меня за яйца. Из-за этого ареста они могли упечь меня в психушку уже до конца жизни. А пожалуюсь кому-нибудь, так тоже упекут. Если соглашусь, мне будут платить и оставят на свободе.
Так я завязался с ними, и через какое-то время мне это даже стало интересно. Я поработал в двух колледжах на Восточном побережье — федералы пересылали меня от одного контролера к другому — и ничего так наблатыкался. Салаги хотят ограбить банк и зовут меня с собой. Я говорю: едем в Найак и перестреляем там всех полицейских, они отвечают: отличная идея, едем! Ну и тому подобное.
— Я знал некоторых из Движения, — сказал Конверс. — Не думаю, чтобы они купились.
— Думай как хочешь, — сказал Данскин, — но ты не видел, как я работал. Я знал их как свои пять пальцев. Ты студент американского колледжа — это значит, ты имеешь все, чего бы тебе ни пришло в голову. Все самое лучшее, самое модное — стоит только захотеть. В моде революция? И мы обрядимся в армейские башмаки, опояшемся пулеметными лентами, вооружимся китайскими автоматами. Богатенькие ребятишки! Родители никогда не покупали им игрушечных пистолетов, и теперь они хотят повалять дурака. Революция? Устроим революцию… Самые богатые подонки в самой богатой стране мира — думаешь, они потерпят, если сказать им, что какой-нибудь простой парень в распоследней дыре в Южной Америке может иметь то, чего они не могут? Да хрена с два. И если мальчишка в какой-нибудь дыре может быть революционером, значит и они могут быть революционерами.
— И многих закрыли с твоей помощью?
— Многих. Хотя в поле я был явно лучше, чем в суде. Кого-то взяли с оружием, кого-то со взрывчаткой. Но больше всего село за наркотики — так я связался с Антейлом.
— Никогда не думал, — рискнул спросить Конверс, — что стоило бы… посвятить жизнь чему-то более достойному?
— Кто бы говорил, — отозвался Данскин. — Ну и чему, например? Растолкуй на богатом личном опыте.
Конверс молчал.
— Во всяком случае, это интересно. Я как Святой Дух, приятель. Люблю смотреть, как идиоты попадаются на крючок.
— Скажи мне вот что, — спросил Конверс после паузы. — Это ты разрисовал у меня стену?
Данскин презрительно хохотнул:
— За кого ты меня принимаешь, за недоумка? Это Смитти. Что, напугался?
— Да, — ответил Конверс. — Испугался.
Данскин заржал, стукнув по рулю:
— Ну ты придурок наивный! Молодец, Смитти.
Антейл поджидал их на повороте у своего пикапа. Он остановился на опушке соснового леса; с ним был мексиканец, хмурый и толстоносый, в рубашке защитного цвета и бежевой шляпе с широкими нолями.