Псы войны
Шрифт:
Конверс видел, как Данскин прикрыл глаза и старается дышать осторожнее. Он смотрел на него почти снисходительно; через несколько часов я умру, думал он, или избавлюсь от них.
Мысли мчались, обгоняя одна другую. Секунду спустя он уже думал о том, что будет потом, поможет ли ему раскаяние, и о том, взяли Данскин и Смитти с собой наручники или нет. Предполагалось, что Мардж тоже где-то на этой горе, но он не мог заставить себя поверить в это, сама мысль об этом приводила его в замешательство. Он чувствовал необычайный подъем, как в тот момент, когда решил купить наркотик для Чармиан.
Когда они снова двинулись в путь, он думал
Граймс бежал от призыва в Канаду, но позже вернулся и был-таки призван в качестве нестроевого. Он носил с собой конфеты и давал их раненым, когда у него кончался морфин.
Они провели полдня вместе, попивая пиво в солдатском клубе, и, захмелев, Граймс развеселил Конверса, постоянно повторяя, что человек должен столь же безропотно принимать свою неизбежную смерть, как и рождение. Таков его девиз, заявил он. На что Конверс ответил: ни фига себе, мол, девиз для двадцатилетнего.
Потом Конверс узнал от Джил, что Кен Граймс погиб и что в момент, когда его настигла смерть, он читал «Степного волка» Германа Гессе. Джил оплакивала его. Она жалеет, что встретила Кена, говорила она. Его смерть заставила ее почувствовать, что она устала от жизни, и это внушало за нее опасения.
У Конверса гибель Кена вызвала иные чувства. Кен был единственным, через кого он соприкасался с жизненной позицией, которую внешне разделял, но долго не мог поверить практикой и которой по-настоящему не понимал. Это была позиция людей, действовавших сообразно четким этическим нормам, абсолютно, по их представлениям, реальным. Он замечал, что поступки людей, имеющих подобные убеждения, ничуть не менее нелепы и бесплодны, чем у любых других; тем не менее он относился к ним с определенным — может, просто суеверным — уважением.
Позже он написал статью о Граймсе, в которой выразил скорбь и ярость от такой напрасной смерти. Эти скорбь и ярость были целиком литературными, вымышленными. В основе отношения Конверса к жизни и смерти Граймса лежали чувства иные, нежели скорбь и ярость, и несовместные с усталостью от жизни, — это была сложная смесь любви, жалости к себе, даже гордости за человечество. Но статья вышла фальшивой, поверхностной, пошлой, — в конце концов, таков был его бизнес. Он подумывал, не уничтожить ли ее, воздав таким поступком дань уважения Кену, но кончилось тем, что он все же отправил ее в газету и так оплатил, медным грошом, свой моральный долг — ради мимолетного ощущения причастности исканиям Граймса перед лицом массовых убийств и юности, преданной забвению, ощущения приятного, как от горячего полотенца в парикмахерской.
Он следовал за неуверенно шагавшим Данскином, и тут его поразила мысль, что он расплачивается за ту свою статью. Предположение о подобном возмездии утешило и ужаснуло его.
«Человек должен столь же безропотно принимать свою неизбежную смерть, как и рождение». Он мысленно повторял эти слова, пока не перестал воспринимать их смысл. С неожиданным маниакальным возбуждением он спрашивал себя, не испытывает ли жертва, загипнотизированная взглядом хищника, некое глубинное безмолвное озарение за миг до смертельного удара. Он двигался как лунатик, почти не ощущая страха, взывая к памяти Граймса.
Вскоре они вошли в хвойный лес и склон стал более отлогим. Данскин объявил передышку и вслед за мексиканцем тяжело
— Надень-ка на него кандалы.
Мексиканец ничуть не удивился, увидев у него оружие.
— Браслеты, что ль? — спросил Смитти. — Я оставил их внизу.
Данскин выразительно пожал плечами и скорбно улыбнулся.
— Ну да, зачем нам думать. Какого черта, тра-ля-ля. Ну конечно, мы такие бесшабашные. Нам все нипочем.
— Ну ладно, — сказал Смитти. — Извини.
— Продолжай в том же духе. Увидишь, что из этого выйдет.
Смитти надул губы.
— Знаешь, — секунду спустя сказал он, — думаю, может, ты и прав. Насчет того, чтобы послать его подальше.
Уже скоро, подумал Конверс; он чувствовал себя как ныряльщик, погружающийся в манящую глубину. Он был рад тому, что жив.
Данскин угрюмо уставился на свои башмаки.
— Далеко еще, se~nor? Далеко до дома?
Мексиканец показал на гребень горы прямо у них над головой.
— Что, прямо там?
— Еще миля, — ответил мексиканец.
— Сколько там людей?
Мексиканец сморщил губы и поднял ладони, показывая, что не знает.
Данскин взял пистолет обеими руками и наставил ему в лицо.
— Извини. У меня нет времени шутки шутить. Отвечай на вопрос.
— Всегда по-разному, — сказал мексиканец. — Может, не так много.
— Они вооружены?
— Думаю, не все.
— Хикс помешан на оружии, — подал голос Смитти. — У него наверняка есть.
— Тебе это нравится? — спросил Данскин. — Мне — нет.
Смитти помотал головой — ему это, мол, тоже не нравится.
Данскин встал и посмотрел вверх:
— Я не собираюсь идти туда с тобой вдвоем. Пусть хотя бы этот здоровый ублюдок тоже подтянется. — Он махнул пистолетом, показывая, что передышка кончилась. — Поднимаемся, посмотрим, что там и как.
Конверс и мексиканец шли впереди. На вершине они наткнулись на изгородь из колючей проволоки, в которой была железная калитка. Они прошли в калитку и зашагали по пожухлому лугу. Преодолев подъем, увидели остроконечную скалу, смутно выступающую над лесом, который начинался за лугом. Смитти приставил к глазам бинокль и неопределенно пожал плечами.
Они вдвоем пересекли луг и остановились на опушке. Данскин достал рацию.
— Вызывает Макс-один! — заговорил он в микрофон. — Вызывает Макс-один. Прием.
Ему ответил еле слышный голос, похожий на Оборотня Джека [89] и совершенно неразборчивый.
— Может, попробовать зайти снизу? — предложил Смитти.
Данскин загнал антенну обратно в коробочку рации.
— Небось купил эту игрушку на Таймс-Сквер. Если бы пользовался профессиональной аппаратурой, она бы для разнообразия иногда работала. — Он повернулся к мексиканцу и изобразил бодрое настроение. — Так где дом, se~nor?
89
Wolfman Jack (Роберт Вестон Смит, 1938–1995) — знаменитый радиоведущий, сопровождавший свои выступления волчьим воем и прочими эффектами; сыграл сам себя в фильме Джорджа Лукаса «Американские граффити» (1973).